Обещай мне
Шрифт:
Дальше по ряду можно было видеть Эразма Кроутера.. В библиотеке было прохладно, а порывы ветерка даже заставляли кое-кого из присутствующих ежиться, но лоб Кроутера был покрыт крупными каплями пота. «Интересно, – подумала Филиппа, – почему он так упорно подчеркивает свою бедность. Ведь благодаря щедротам моих мужей она давно осталась в прошлом».
Кроутер прибыл в Сэндхерст-Холл три дня назад, вместе с непогодой.
– Весьма сожалею, что не присутствовал на похоронах маркиза Сэндхерста, – сказал, а вернее, проворчал он с порога. – Сломалась ось кареты. А чему удивляться? Это не экипаж, а полугнилая развалюха. Из-за нее мне пришлось неделю просидеть в каком-то клоповнике, да еще и заплатить немалую сумму.
– Мне очень жаль, что все
«А на что же идут все те средства, которые ежемесячно переводят дяде Эразму?» – снова спросила она себя, но уже в следующую минуту забыла об этом.
– Мне нужен, просто необходим приличный экипаж! – рычал между тем Кроутер.
– Вы его получите, – кротко согласилась она. И на Филиппу обрушился нескончаемый поток жалоб на тяготы дороги и на жизнь в целом. Филиппа старалась слушать с сочувствием, но в душе ее зашевелились прежние недоверие и неприязнь. Она пыталась убедить себя, что несправедлива. Нельзя жить прошлым, нужно уметь прощать, думала она. Ведь после злосчастного пожара дядя Эразм жил в нищете, первое время на подачки жителей Хэмбл Грин, а позже стал нахлебником мужей племянницы. Участь бедного приживалы может ожесточить сердце. Однажды испытав нищету и унижения, человек начинает бояться за свое будущее, и ничто не способно излечить его от этого страха.
Цель визита дяди в Сэндхерст-Холл не представляла загадки для Филиппы. Он явился выяснить, что станет с Мур-Манором теперь, когда наследница разрушенного поместья вернулась на родину. Ничуть не меньше его интересовало, какие распоряжения сделал маркиз Сэндхерст насчет него самого и будут ли ему по-прежнему ежемесячно выплачивать более чем щедрые суммы.
Между тем нотариус покончил с той частью завещания, которая касалась слуг. Уже следующий пункт показал, что Эразму Кроутеру нечего опасаться нищеты. Благодетель, не оставлявший его щедротами при жизни, не забыл о нем и после смерти, завещав солидную сумму, которая порадовала бы даже человека, привыкшего к роскоши. Правда, специальным условием оговаривалось, что из этих денег должен быть отстроен Мур-Манор, но зато ежемесячное содержание оставалось в полном распоряжении Кроутера.
По мере того как чтение продолжалось, в комнате становилось все жарче. Необъяснимое напряжение охватило присутствующих.
– Моей возлюбленной жене, Филиппе Мур Бентинк, – продолжал читать Финеас Ларпент, – я оставляю треть моего состояния, чтобы она могла и впредь вести тот образ жизни, к которому привыкла в бытность свою маркизой Сэндхерст и к которому обязывает ее общественное положение. Земельное владение, известное как Мур-Манор, некогда принадлежавшее ее родителям и впоследствии доставшееся ей в приданое, я передаю ей в полное владение вместе со всеми приписанными к нему угодьями с тем, чтобы фамильная собственность Муров в будущем не оспаривалась законом и могла и далее передаваться по наследству. Однако ей предоставляется право проживания в поместье Сэндхерст-Холл, в данное время принадлежащем моей матери, леди Гарриэт Бентинк. После смерти последней имение должно перейти в собственность моей жены, вышеупомянутой Филиппы Мур Бентинк.
«О Сэнди! – подумала Филиппа. – Как и обещал, ты позаботился обо мне! Пусть будет тебе пухом земля, благороднейший из людей, когда-либо рождавшихся на свет! Никто никогда не посмеет больше выгнать меня за порог!»
В этот момент впервые в жизни она ощутила, как отступает самый большой страх ее детских лет. Страх, который поселился в ее душе в тот день, когда она прочла письмо Эразма Кроутера к Бланш и Беатрисе. Сколько раз потом она с ужасом представляла мануфактуру и себя, десятилетнюю, бредущую между грохочущими машинами.
Наступила тишина. Нотариус медлил, держа в руке последний листок. Все затаили дыхание. Сердце Филиппы стеснилось. Мистер Ларпент прокашлялся, ослабил тугой воротничок и опустил взгляд на лист.
– Все
Филиппа вскочила с места. Она была так потрясена, что не могла произнести ни слова, только сжимала ладонями ледяные щеки. Ее безумный взгляд перебегал с одутловатого лица Финеаса Ларпента на его мясистые руки, в которых по-прежнему белел последний лист завещания. Она хотела крикнуть: произошла ужасная ошибка, болван нотариус все перепутал! Сэнди не мог написать такое! Но голос не слушался ее.
– Сядь, дорогая, – послышался шепот леди Гар-риэт, и Филиппу мягко, но настойчиво потянули вниз. – Мистер Ларпент еще не закончил чтение.
Она бессильно опустилась на стул. Леди Гарриэт как будто нимало не удивилась услышанному. Как это могло быть? Неужели Сэнди писал матери тайно? Или сама вдовствующая маркиза догадалась, что Кит не внук ей? Но ведь она никогда даже намеком не упоминала об этом!
Леди Августа, которая все это время продолжала невозмутимо обмахиваться веером, сложила его и открыла ридикюль. Филиппа тупо уставилась на флакон с нюхательной солью и отрицательно покачала головой.
– Ничего, все в порядке, – пробормотала она. – Я же обещала, что не упаду в обморок.
Однако сейчас она была близка к этому: в висках стучало, тошнота подкатила к горлу, и комната поплыла перед глазами. Нотариус и все собравшиеся молча ждали. Филиппа наконец собралась с силами, впилась ногтями в ладони и сделала мистеру Аарпенту знак продолжать.
– Если упомянутые джентльмены примут опекунство, то герцогу Уорбеку должен быть предоставлен полный и безраздельный контроль над всем имуществом моего сына. Я требую этого на том основании, что мой друг Кортни Шелбурн, помимо излишне горячего нрава, обладает незаурядными способностями в финансовых делах. За время моего пребывания в Венеции я неоднократно слышал, как значительно он преумножил состояние, полученное им в наследство. Это соображение, а также тот факт, что я слишком долго находился вдали от свцих владений и не мог должным образом управлять ими, натолкнуло меня на мысль о том, что герцог Уорбек сумеет привести в порядок мои дела, находящиеся сейчас в запущенном состоянии. Таким образом, мой сын Кристофер, достигнув совершеннолетия, унаследует солидный и прочный доход. Все остальные вопросы, касающиеся опекунства, к коим я отношу образование, воспитание и прочее, я вверяю обоим опекунам в равной мере, поскольку уверен, что никто не сумеет лучше защитить законные права и интересы моего сына, чем два моих давних и близких друга. Единственным условием, которое я ставлю и на котором настаиваю: чтобы никогда, ни при каких условиях мой сын не был насильственно разлучен с моей возлюбленной женой Филиппой.
Снова воцарилась тишина. Чтение завещания было закончено.
– Боже мой. Боже мой! – повторяла Филиппа все громче, словно в бреду. – Все это какая-то ошибка! Сэнди не мог так поступить, не мог, не мог!
Она повернулась, безотчетно ища взглядом Уорбека. Когда ее горячечный взгляд коснулся его лица, он как будто ощутил его и медленно повернулся. Уголки Выразительного рта приподнялись разве что самую малость, но в глазах вспыхнуло торжество.
– Успокойся, дорогая, успокойся, – снова зашептала леди Гарриэт. – Сейчас не время и не место для сцен. – И выразительно посмотрела на леди Габриэль.