Обет
Шрифт:
Так вот он какой — оловянный уровень сплава.
С криком, полным ярости и триумфа, я обрушился на драконицу. Мой меч, пылающий Ци, с неимоверной силой ударил по ее чешуе, пронзая ее, словно горячий нож масло. Небо озарилось ослепительным светом, и громовой раскат прокатился над полем битвы.
Драконица издала пронзительный, полный боли крик, который эхом разнесся по полю битвы, пронзая сердца всех, кто его слышал. Это был крик, разрывающий душу, крик агонии и отчаяния, крик, который заставил меня на мгновение забыть о всей ярости и жажде мести, обуревавших меня. Ее гигантское тело, покрытое блестящей черной
На мгновение наступила тишина. Звенящая, напряженная тишина, в которой было слышно только биение моего собственного сердца и хриплое дыхание раненых воинов. Затем дым начал рассеиваться, словно занавес, медленно поднимающийся над сценой, и там, где еще мгновение назад лежал громадный зверь, теперь лежала девушка.
Танзин, наблюдавший за схваткой с высоты своего волшебного трона, остолбенел. Его лицо, обычно искаженное злобной усмешкой, теперь выражало непонимание и ужас. Он смотрел на девушку широко раскрытыми глазами, словно не веря тому, что видит. Его драконица, его самое мощное оружие, его последняя надежда на победу, погибла?
В его глазах мелькнуло понимание, и он резко вдохнул, словно от удара в грудь. Что-то было не так. Что-то очень не так. Он чувствовал это всем своим существом. В этой ситуации было что-то странное, незнакомое, пугающее.
Он спрыгнул с трона и бросился к ней, забыв обо всем на свете. Забыв о битве, о власти, о своих амбициях. В его глазах теперь была не ярость и жажда власти, а испуг и беспокойство. Он должен был узнать, что произошло, должен был помочь ей.
Но было уже поздно. Безнадежно поздно. Я был рядом, всего в шаге от него, а мой меч, пылающий Ци, достиг зенита своего замаха. Он вспыхнул в воздухе, словно последний луч заходящего солнца, окрашивая все вокруг в багровые тона, отбрасывая на землю длинные, дрожащие тени.
И в этот миг время превратилось в вязкий, тягучий сироп, каждая секунда растянулась в бесконечность. Реальность вокруг меня замерла, превратившись в кадр замедленной съемки. Я видел, как каждая пылинка в воздухе застыла в своем падении, словно заключенная в янтарь. Как каждая капля крови, вытекающая из ран раненых, не торопясь отрывалась от тела и парила в воздухе, поблескивая в лучах заходящего солнца, словно крошечный рубин.
Танзин начал падать. Падение было медленным, плавным, словно в сне. Его тело изгибалось, руки беспомощно тянулись вперед, пытаясь удержать равновесие. Но все было тщетно. Он упал на колени прямо перед девушкой, его золотые доспехи глухо стукнули о камень.
Его глаза, расширенные от ужаса, медленно, словно в замедленной съемке, поднялись и встретились с моими. В них отражались не только страх смерти, холодный и липкий, но и внезапное осознание — осознание того, что он совершил непоправимое, что он потерял все, ради чего жил, все, ради чего боролся. Его лицо, еще мгновение назад искаженное злобой и яростью, теперь выражало лишь боль и раскаяние. Морщины вокруг его глаз казались еще глубже, словно высеченные горем и отчаянием.
Я видел все это с жуткой отчетливостью, с болезненной медлительностью. Видел, как мышцы его лица сокращаются, как дрожат его губы, пытаясь произнести какое-то
Каждая мельчайшая деталь этой картины врезалась в мою память, словно выжженная каленым железом. Шелковистая ткань его алого плаща, расшитого золотыми нитями, которая плавно колыхалась на ветру. Блеск драгоценных камней, украшавших его доспехи, словно застывшие капли крови. Страх и отчаяние в его глазах, которые умоляли о пощаде, хотя губы его оставались плотно сжатыми.
Я хотел остановить этот удар. Хотел протянуть руку и отвести меч, изменить траекторию его движения. Хотел крикнуть, предупредить его об опасности. Но я не мог. Мое тело не слушалось меня. Оно двигалось по инерции, подчиняясь заданной траектории, не в силах противиться силе собственного замаха.
Я был зрителем в собственном кошмаре, бессильным остановить трагедию, которая развертывалась прямо перед моими глазами. И все, что мне оставалось — это наблюдать, как время истекает, зерно за зерном, секунда за секундой, приближая неизбежный финал.
Но даже в лице неминуемой гибели он не отступил. Инстинкт, сильнее страха и разума, заставил его броситься вперед, защищая девушку своим телом, словно щитом. Он прикрыл ее собой, подставив под мой удар.
Мой меч, наполненный яростью и мощью Ци, встретил неожиданное препятствие. Он пронзил Танзина насквозь, входя в плоть с отвратительным хрустом ломающихся костей и разрываемых тканей. Кровь хлынула из раны, окрашивая в багровый цвет белую тунику девушки.
Я не успел остановить свой замах.
Танзин издал глухой стон, больше похожий на вздох уставшего путника, нашедшего, наконец, долгожданный привал. Кровь толчками вытекала из раны, оставляя на его золотых доспехах темные, зловещие пятна. Его тело обмякло, словно кукла, у которой перерезали нити, и безвольно упало на землю рядом с девушкой, образуя вокруг нее защитное кольцо. Его рука, все еще сжимавшая позолоченный меч, безвольно легла на ее плечо, словно пытаясь защитить ее даже после смерти.
Я застыл на месте, парализованный этим неожиданным поворотом событий. Ошеломленный его поступком. Я готов был к яростной схватке, к отчаянному сопротивлению, к мольбам о пощаде. Готов был увидеть в его глазах страх и отчаяние. Но не это. Не такую самоотверженную, бессмысленную жертву.
Его лицо было искажено гримасой боли, брови нахмурены, губы плотно сжаты. Но в его глазах, уже начинающих гаснуть, не было страха. Только удивление. И… почти облегчение. Словно он, наконец, освободился от тяжелого бремени, которое так долго нес на своих плечах. Словно он искупил все свои грехи, все свое зло этим последним поступком.
Он умер, защищая ее. Защищая ту, кого он считал своим самым мощным оружием.
В моей душе поднялась волна тошноты. Тошноты от собственного бессилия, от осознания всей глубины трагедии, которая развернулась на моих глазах.
Тишина снова опустилась на поле битвы. Густая, тяжелая тишина, словно погребальный саван, накрывший все вокруг. Тишина, в которой было слышно только биение моего собственного сердца, полное боли и раскаяния. Тишина, нарушаемая только хриплым дыханием раненых и шепотом ветра, разносящего пепел и дым.