Обетованная земля
Шрифт:
Я встал и посмотрел в окно, на теплый желтый свет сентябрьского дня. Сколько мыслей — и все из-за одного необдуманного замечания! Я почувствовал на своем лице ласковое прикосновение солнца. Как там говорилось в восьмом параграфе «Ланского кодекса»: «Думай только о настоящем и его проблемах; будущее само обратит на себя внимание».
Я раскрыл каталог Сислея. Картина, которую Реджинальд Блэк собирался предложить Ласки, разумеется, находилась в основной части каталога, но, составляя экспликацию, я обнаружил эту работу и в каталоге парижского
Четверть часа спустя раздался звонок. Материалы я с собой, разумеется, брать не стал — это было бы преждевременно и дурным стилем. Я спустился вниз, выслушал указания Реджинальда Блэка, потом поднялся к себе, выждал минут пять и только после этого примаршировал уже с каталогами.
Госпожа Ласки была импозантной дамой. Сегодня на ней были изумруды. Значит, на продажу рассчитывать не стоило. Я разложил перед гостями каталоги один за другим. Глаза Блэка вспыхнули от удовольствия, когда он увидел титульную страницу. Он с гордостью показал его госпоже Ласки. Та слегка зевнула.
— Аукционный каталог, — пренебрежительно бросил ее супруг.
Я уже наперед знал, чего ждать дальше. Ласки были типичные клиенты-ворчуны, готовые опорочить что угодно, лишь бы сбить цену.
— Унесите каталоги, — распорядился Блэк. — И Сислея тоже. И позвоните господину Дюрану-второму.
Ласки ухмыльнулся:
— Чтобы показать Сислея ему? Старый трюк, господин Блэк!
— Вовсе не для этого, господин Ласки, — холодно возразил ему Блэк. — Мы тут не картофелем торгуем. Господин Дюран-второй хочет, чтобы ему привезли Ренуара.
Изумруды госпожи Ласки сверкнули. Это были замечательные камни глубокого темно-зеленого тона.
— А мы этого Ренуара уже видели? — равнодушно спросил Ласки.
— Нет, — отрезал Блэк. — Я его срочно отсылаю Дюрану-второму. Он его купил, так что принадлежит он ему. Мы принципиально не показываем картин, которые уже проданы другому клиенту или заказаны им к просмотру. С Сислеем, конечно, будет иначе. Теперь, когда вы от него отказались, он свободен.
Я восхищался хладнокровием Блэка. Он не предпринял ни малейшей попытки сбыть клиентам Сислея. И меня не стал представлять в качестве бывшего эксперта из Лувра, хорошо знавшего картину еще по Парижу. Он завел разговор о войне, о политике Франции, а меня отослал восвояси.
Десять минут спустя он снова вызвал меня звонком. Ласки уже ушли.
— Продали? — спросил я, спустившись вниз. Я считал его способным и не на такое.
Он покачал головой.
— Эти люди как кислая капуста, — сказал он. — Которую надо кипятить дважды. И это при том, что Сислей ведь действительно хорош. Приходится принуждать людей к их собственному счастью. Как все это скучно!
Я поставил маленького Мане на мольберт. Глаза Блэка снова загорелись.
— Ну что, молились на нее?
— Я размышлял над тем, что человек способен на все — и на добро и на зло.
— Что да, то да. Но зло
На короткое время я даже растерялся. «Не умирает зло вместе с тем, кто его совершил! — мысленно возразил я. — Зато злодей очень часто умирает безнаказанным. Почти всегда. Недаром простейшее чувство справедливости возвело в обычай долг кровной мести».
— Это правда насчет Дюрана-второго? — спросил я через силу.
— Правда. Старик только дурачит врачей. Вот увидите, он еще их переживет. Это такая каверзная личность…
— Вы не хотите сами туда сходить?
Блэк усмехнулся:
— Для меня вся борьба позади. Старик снова начнет торговаться. Так что уж идите вы. Цену я вам назвал, вот и стойте на ней насмерть. Не снижайте ни в коем случае. Скажите, что права не имеете. Оставьте ему картину, если захочет. Вот тогда уже я сам зайду через пару дней и потребую картину назад. Картины — на редкость дельные агенты. Они пробираются в сердца даже самых твердокаменных покупателей. Они красноречивее самого искусного продавца. Клиент незаметно привыкает к ним и уже ни за что не хочет отдавать. И выкладывает полную цену.
Я запаковал картину и на такси отправился к Дюрану-второму. Он занимал два верхних этажа дома на Парк-авеню. Внизу помещался антикварный магазин китайского искусства. Там в витрине были выставлены танцовщицы эпохи Тан — милые, грациозные глиняные фигурки, больше тысячи лет тому назад захороненные в могиле вместе с их умершим владельцем. Самым удивительным образом, подумал я, они оказались созвучны драме, что назревала в верхних этажах того же здания, словно уже ждали ее финала. Они и чарующий портрет мадам Анрио, который я нес под мышкой.
Квартира Дюрана-второго производила впечатление какой-то странной покинутости. И обставлена была без излишней помпезности, в отличие от жилища Купера; но жилище это заброшеннее мне показалось. Такое чувство почти всегда испытываешь в музеях, даже когда там полно посетителей. Здесь же возникало впечатление, что хозяин уже умер, хотя он продолжал жить в тех двух комнатах, до которых сузилась сфера его обитания, а для всего остального дома он был уже мертв.
Мне пришлось подождать. На стенах салона висело несколько Буденов [45]и один Сезанн. Мебель — Людовик XV, средней руки; ковры новые и довольно-таки отвратительные.
Ко мне вышла экономка и хотела было забрать картину.
— Я должен передать ее из рук в руки, — сказал я. — Так распорядился господин Блэк.
— Тогда вам придется еще немного подождать. У господина Дюрана-второго сейчас врач.
Я кивнул и потихоньку принялся распаковывать мадам Анрио. Ее улыбка тотчас же оживила собой безжизненное пространство комнаты. Снова появилась экономка.
— Девушка косоглазая, — заявила она, бросив быстрый взгляд на Ренуара.