Обезьяна зимой
Шрифт:
Гостиница, расположенная на полпути от вокзала к морю, почти не пострадала. Правда, обвалилась чугунная ограда со стороны площади, фасад был изуродован выбоинами, крыша продырявилась, на чердаке валялись осколки снарядов, двор усыпан слоем битого стекла, а посередине его сплелись в объятиях молодой каштан и убитый канадский солдат. Но прочные стены устояли, мебели хватило на три комнаты, и, главное, исправно работали водопровод и канализация. «Это все равно что с людьми: начинаешь больше ценить их, когда чуть не потеряешь», — с радостной улыбкой сказала вернувшаяся из Лизье Сюзанна. Кантен яростно принялся за работу. В следующем сезоне гостиница открылась заново, а ее хозяин сдержал слово: отныне по утрам он благоухал лавандой, словно покрывал каждый новый день свежей скатертью из бельевого шкафа.
Прошло десять лет, он уже перестал маяться, обзавелся солидным брюшком, не вспоминал о прошлых пьянках и ни о чем не жалел.
Дела шли неплохо. Летом конкуренцию «Стелле» составляли соседние курортные заведения, но в остальное
Кафе же, с тех пор как Кантен перестал бывать там, наоборот, захирело. Местные любители выпить перебрались в кабачок, там хоть попроще, зато хозяин под настроение, глядишь, выставит всем по стаканчику. А приезжие с порога чуяли, что тут дело глухо, и ехали дальше. Бар превратился в некрополь бутафорских бутылок с этикетками давно забытых напитков; почетное место занимала громоздкая, похожая на кафедру для пышнотелой учительницы полированная касса, которую перевезли сюда из страсбургского ресторана, где Сюзанна в 1921 году проходила курсы кассирш. Тогда она еще была невестой двадцатичетырехлетнего старшего матроса, служившего на Дальнем Востоке. Девушка представляла себе эти края по книгам Пьера Лоти и посылала жениху транссибирским экспрессом любовные письма, которые перехватывали белоказаки.
Кантен нарочно выбрал местом службы самый отдаленный от границ метрополии пункт. Маленький, в полдюжины человек, французский гарнизон утвердился на Янцзы еще в 1905 году, согласно договору, положившему конец восстанию боксеров, да так и застыл надолго этаким намытым историей островком. Альбер страшно увлекался экзотикой, ему было любопытно все, что не так, как дома, и он немало узнал о природе и людях тех далеких краев. Драгоценный багаж, который в дальнейшем ему ни на что не пригодился, разве что послужил материалом для путешествия-сновидения вниз по реке. Да и то, с тех пор как он образумился и перешел на леденцы, он никак не мог добраться до Шанхая. Каждую ночь все больше увязал в мелких деталях плавания, изобретал все новые стычки на берегу, оттягивал и оттягивал конец, как будто боялся добраться до того дня, когда потонет сама международная концессия, — боялся, потому что теперь лишен средства, которое позволяло скрывать от самого себя, что после Шанхая его жизнь на тридцать лет провалилась в пустоту, в тридцатилетнюю спячку.
Сюзанна вдруг шумно вздохнула и повернулась к мужу с умилившей его уютной неторопливостью.
— Хрупаешь потихоньку, — прошептала она.
Поначалу Сюзанну раздражало, что муж что-то грызет и сосет у нее под боком, так же, как совсем уж давно, в школе, она бесилась, когда девчонки в спальне тайком, не раскрывая рта, жевали свои припасы. Теперь эти звуки действовали на нее успокоительно: дневное счастье укреплялось по ночам. Альбер удивился и проглотил конфету.
— Ты что не спишь? Ведь уже первый час! — сказал он.
— Я сплю… А что, месье Фуке вернулся?
— Не знаю, — проворчал Кантен. — Это не наше дело.
Однако, как ни глупо, он думал о том же самом, причем не только потому, что Фуке был в то время единственным постояльцем в «Стелле», но и по каким-то другим, не вполне ясным причинам, в которых он, может, так и не успеет разобраться до конца, если завтра этому парню вздумается попросить счет и расписание поездов; так оно нередко и бывает: только поймешь, нравится тебе клиент или нет, как он раз — и был таков. Угрюмого, как глухонемой, Кантена всегда предупреждали в последний момент. А иногда постояльцы уезжали, вообще не показавшись ему на глаза, будто по внезапной прихоти. Опустевший номер проветривали, чтобы и духу временного жильца не осталось, и только колыхание белых занавесок в оставленном на все утро настежь окне служило верным признаком отъезда, как глухие черные шторы — признаком чьей-то кончины. Перемена лиц сказывалась прежде всего в перемене привычек: не чай, а кофе, не божоле, а виши, не в семь, а в девять разбудить, не ростбиф, а эскалоп к обеду. Различия же в характерах если и проявлялись со временем, то не слишком ярко. В Тигревиле все приезжие вели себя более или менее одинаково: отдыхающие ежедневно осведомлялись о погоде таким тоном, будто справлялись о здоровье старушки-Земли; коммерческие агенты интересовались, какова покупательная способность местных жителей, и от души произносили тосты за их процветание; дети, сгорая от нетерпения, словно одержимые влюбленные, выпытывали, где и как ловить креветок. Здоровье, деньги, любовь — что может быть банальнее? Кантен наблюдал из-за своей конторки за родом людским, и он представлялся ему стадом, состоящим из стандартных особей, которые отличаются друг от друга лишь мелкими причудами. Но с тех пор, как приехал Фуке, восьмой номер стал в гостинице особой территорией, с особыми порядками; восьмой номер теперь называли «комнатой месье Фуке», и, скорее всего, это название сохранится за ним на всю зиму, даже когда постоялец уедет навсегда.
—
— Да. Он разберется.
— Это он у тебя попросил?
— Я сам ему предложил, — замявшись, ответил Альбер. — В прошлый раз ему, похоже, пришлось перелезать через ограду. Покалечится, чего доброго, а нам отвечать.
— Молод еще, — сказала Сюзанна.
Кантен согласился. Хотя знал, что Габриель Фуке не так уж молод: тридцать пять лет. Лукавые глаза, курчавые волосы, открытая шея, небрежная грация движений смягчали впечатление угловатости и незаконченности, которое он производил на первый взгляд. Паспорт с записью «студент» напоминал циферблат часов с остановившимся маятником, а в карточке значилось, что он прибыл из Парижа и следует неизвестно куда. Может, идти туда не знаю куда — это и есть признак молодости?
— Сколько он у нас уже живет?
— Сегодня ровно три недели, — отчеканил Кантен ровным деревянным голосом. Теперь, когда смысл его скупых слов сводился к точности, он только так и разговаривал.
— С ума сойти! — сказала Сюзанна.
Она родилась в Тигревиле, но не могла себе представить, чтобы кто-то обосновался здесь в мертвый сезон: сомнительное удовольствие гулять по занесенному песком берегу, глядеть на пустые виллы, косо торчащие на холмах, бродить по заскорузлому, захолустному городишке. В конце августа последние туристы, снова нацепив галстуки, пестрым кортежем отправлялись восвояси, их провожали до первого поворота с видимым почтением и затаенным презрением. Потом гости появлялись редко и ненадолго: то свалится с неба, начитавшись путеводителя, и устроит пир горой шумное семейство, то закатится разгоряченная компания именитых охотников, то забежит продрогший, но бойкий коммивояжер. Фуке приехал первого октября. Вид у него был какой-то потерянный, никакого багажа он при себе не имел, снял номер с пансионом на сутки и тут же расплатился. Кантены ждали, что он вот-вот снимется с места и упорхнет, но дни шли за днями, а он все оставался, и его привычки постепенно стали частью распорядка гостиницы, так что в конце концов хозяева сами к нему привыкли. Обычно в такое время, когда не бывает постояльцев, в «Стелле» из экономии каждый день готовили одно и то же; проезжие находили меню превосходным, но им чаще всего приходилось закусить тут только разок. Фуке же две недели подряд безропотно ел на обед мидии со сметанным соусом и камбалу по-нормандски, пока наконец Кантен не позаботился о том, чтобы несколько разнообразить его пищу. Фуке стали подавать котлетки, которые делались для домашнего стола. Так, сам того не подозревая, он вошел в их семью.
Сюзанне врезался в память звук заводящегося мотора — такси, на котором Фуке приехал из Довиля, порожняком поехало обратно, в сторону моря. Она слышала гудение мотора, пока машина не свернула на бульвар Аристида Шани, в это время года окаймленный кружевом прилива. Но не успела потревоженная тишина сомкнуться, как зазвенел, с особой выразительностью — так, во всяком случае, ей казалось теперь, — звонок. Альбер поднял голову от железнодорожного справочника, с помощью которого старательно, как полярный исследователь, прокладывал маршрут ежегодного путешествия — на праздник Всех Святых он ездил в Пикардию навестить могилы своих родителей. Ужин у Кантенов давно закончился, плиты остыли, кухарка ушла домой в деревню раздосадованная — за весь вечер никто не спросил ни одной порции. Камбалы осталось еще и на завтра — тем лучше, потому что выйти в море рыбаки, похоже, не смогут. Одна горничная заступила на сонную вахту — прикорнула на перине в чуланчике, другая ушла гулять по берегу с поляком из молочной лавки или, скорее, поскольку шел дождь, обнималась с ним в каком-нибудь заброшенном блиндаже в Чаячьей бухте. Вечера проходили чинно и благостно, словно этот отставной матрос и его жена-крестьянка жили в собственном особняке «под готику». И вдруг звонок. Готический сеньор поспешил к дверям. На пороге стоял растерянный молодой человек. Он извинился, что потревожил хозяев в такой поздний час, объяснил, что опоздал на поезд в Довиле, и дождался, пока его представят сеньоре, подоспевшей разделить тревогу с супругом. Гость был одет в расстегнутую сверху замшевую куртку, обручального кольца на пальце не видно — нынче у молодежи так принято, лицо чистое, тонкое, но какое-то помятое, Сюзанна подумала, что он похож на виноватого ангела. Вот только непонятно, в чем он провинился. Его поселили в восьмом номере, из окна которого, за редким частоколом старинных колоколенок, вертикальным серо-стальным полотнищем виднелось море. Но прежде чем подняться, он долго звонил по телефону. Альбер нетерпеливо махнул Сюзанне рукой: «Иди-иди, видишь же, он тут еще нескоро!» Почему-то ей показалось, что он хочет от нее отделаться и заполучить гостя в полное свое распоряжение. Из-за того что Фуке явился в неурочное время, он попал в домашнюю обстановку; Кантены как будто не просто сдали ему комнату в гостинице, а милостиво и радушно приютили запоздалого путника.
— Вам ничего не нужно?
Обычно этой тусклой, стершейся, как старый грош, любезностью одаривала вновь прибывшего постояльца Сюзанна. В устах Кантена она прозвучала с особой значительностью, и гость это, кажется, почувствовал. Уже поднимаясь по ступенькам, он обернулся и встретил неожиданно внимательный, серьезный и ободряющий взгляд Альбера; секунду поколебался и пробормотал: «Да вроде нет». Другие всегда отвечали машинально: «Спасибо, нет». И это было первое, что слегка насторожило Сюзанну.