Обезьяны, обезьяны, обезьяны...
Шрифт:
подчистую, Боно усаживается подальше в угол с видом философа. Устроится поудобнее и мудро смотрит на посетителей, которые порой ведут себя, увы, даже глупо: стучат по стеклу, корчат обезьянам рожи, дразнят их и смеются — то ли над обезьянами, то ли над собой. И пока Боно пытается разрешить эту непосильную для него задачу, что-то падает ему на голову. Огрызок яблока, недоеденная морковка, снова яблоко летят в ошеломленного Боно. Это Сума реализует остатки своего завтрака. Как только боеприпасы кончаются, она тут же удирает в свой домик.
Боно мудр и спокоен. Подбирает снаряд-морковку и с аппетитом жует ее, громко чмокая, то и дело оттопыривая нижнюю губу и скашивая глаза, чтобы рассмотреть жвачку. А Суме неймется. Она прыгает на шину-качалку, отталкивается и на лету толкает приятеля, стараясь повалить его на пол. Боно ничего не остается, как принять вызов. Вихрем налетает он на подружку, и через минуту разобрать ничего невозможно. По полу катается живой рыжий клубок. То мелькает синяя рожица Боно — в глазах удивление. То Сума хватает свою ногу в полной уверенности, что это нога Боно. Пыхтят, сопят, вскрикивают. Наконец победитель выявлен, и оба расходятся, довольные каждый собой. У обоих в шерсти оранжевые бусинки. Боно так и не успел дожевать свою морковку.
Азартная беготня сменяется отдыхом. Сума и здесь что-нибудь придумает необычное. Уцепится ногами за перекладину, руки свесит, глаза прикроет и покачивается, словно маятник стенных часов. Боно вполне устраивает сон на сколоченной из досок площадке.
День малышей заполнен до предела. То завтрак, то сон, то игра, то врачебный осмотр, то наблюдения за посетителями зоопарка, то, наконец, уборка жилья. Конечно, настоящую уборку делают служители зоопарка. Но Боно — он весьма хозяйственный — не прочь иногда помочь им. При этом он лихо копирует действия служителей, внося при необходимости поправки. Увидев однажды, как служитель моет пол перед его клеткой, Боно моментально вылил из своей миски воду. Правда, тряпки у него не было. Но разве огромный пучок сельдерея не заменит ее? И Боно начал усердно размазывать сельдереем лужу по всей клетке, подражая движениям служителя и часто поглядывая на него.
Способность к подражанию и элементарному мышлению характерна для всех человекообразных обезьян. Орангутаны — не исключение. Некоторые исследователи утверждают, что орангов можно без особого труда научить сидеть за столом, есть вилкой, наливать и пить молоко из чашки. По данным американского ученого Хорнадея, который специально исследовал поведение и орудийную деятельность обезьян, орангутана можно выучить ездить на велосипеде, забивать гвозди молотком, отпирать и запирать ключами замки.
В опытах Хорнадея один из орангутанов из связки различных ключей выбирал нужный ключ с такой же легкостью, как и человек. Это говорит о том, что у орангутанов хорошая память».
ГЛАВА ВТОРАЯ
Горилла, горилла, горилла
Летом 1970 года после долгого перерыва я снова приехала в Сухумский питомник. Теперь — из-за горилл. Трудно представить себе приматолога, который не мечтал бы понаблюдать этих обезьян. Я не была исключением. Однако лишь когда в Институт экспериментальной патологии и терапии АМН СССР в Сухуми доставили гориллят, мечта моя сбылась.
Гориллят было двое. Мне особенно запомнился один. Каждому, кто попадал на территорию института, увидеть его было несложно. Надо было подойти к светлому зданию, опоясанному балконами и крикнуть:
— Бола!
И тогда на втором этаже под нижнюю перекладину решетки одного из балконов просовывалась черная лоснящаяся физиономия горилленка. Это и был Бола. Назвали его так в честь Бориса Аркадьевича Лапина, взяв первый слог от имени «Бо», второй слог от фамилии «Ла».
— Они, конечно, не признают поначалу вас.— Николай Сергеевич Асанов, заведующий зоотехническим отделом института, щелкнул замком, пропуская меня на балкон.— Особенно Бола... Бола!
Балкон был пуст. Солнце еще не успело добраться до этой половины дома, и гориллята отсиживались в тепле.
— Бола! Принимай гостей!
В люке, соединяющем зимнюю резиденцию гориллят с балконом, показалась приземистая фигурка. Крупная голова. Мощные плечи. Отливающая блеском черная шерсть.
На коротких, кривоватых ногах горилленок поднялся во весь рост. Мягкие темно-карие глаза умно и внимательно глянули на меня.
— Ну, иди сюда!
Я отворила дверь клетки.
Опираясь о пол костяшками согнутых пальцев рук и плотно ступая на всю подошву, Бола обошел вокруг меня, остановился напротив, шевельнул широкими ноздрями и смешно потряс головой. На всякий случай я тоже тряхнула волосами. Кто знает, может, на горилльем языке это жест приветствия. Тогда Бола подошел ко мне вплотную, заложил свои длинные руки мне за шею (сам-то он едва доставал мне до пояса), подтянулся и, обхватив клещами ног мою талию, прижался своей физиономией к моей.
— Вот...— задыхаясь под его тяжестью, торжествующе посмотрела я на Асанова.— А вы — «не признают»...
Николай Сергеевич развел руками.
Первым, кто ввел в обиход слово «горилла», был Ганнон, мореплаватель из Карфагена.
Две с половиной тысячи лет назад галеры Ганнона, искавшего места, годные для колонизации, двинулись вдоль берегов Западной Африки. Здесь в районе Сьерра-Лионе карфагенянам встретились странные существа. Замечательное правило моряков вести судовой журнал донесло до наших дней запись: «На третий день мы достигли залива под названием Южный Рог. В глубине его лежал остров, очертаниями напоминающий долото. На острове было озеро. А на озере еще остров. Он был населен дикими волосатыми людьми. Наши проводники сказали: «Это горилла». Мы погнались за мужчинами, но ни одного не поймали. Перескочив через пропасть, они забросали нас камнями... Трех женщин мы, однако, схватили. Но они так царапались и кусались, что проводники не смогли с ними справиться. Убив их, мы сняли с них шкуры и шкуры доставили в Карфаген...»
Говорят, что шкуры, привезенные Ганноном, хранились в карфагенском храме более двух столетий. И хотя никто из современных специалистов не поручится, что принадлежали они действительно гориллам, факт остается фактом: два с половиной тысячелетия назад было произнесено и попало в обиход гипнотическое слово «горилла».
Однако лишь в семнадцатом веке в литературе вновь промелькнуло сообщение о гориллах. Правда, о них или не о них — мнения на этот счет расходятся.
«Два чудовища, две гигантские обезьяны живут в африканских джунглях... Большее из этих чудовищ местные жители называют «понго». Этот понго по всем пропорциям напоминает человека. Но он гигантского роста, у него человеческое лицо, глубоко запавшие глаза и длинные волосы на лбу. Все его тело покрыто редкими серовато-коричневыми волосами, только лицо, уши и ладони — голые.
Ходят понго на двух ногах. Спят на деревьях. От дождя строят укрытия. Они питаются фруктами и никогда не едят мяса. Говорить они не умеют. И человеческую речь понимают не больше, чем звери. Огромные компании понго бродят по джунглям. Иногда они набрасываются на слонов и так колотят их дубинками, что те с ревом разбегаются.
Этих понго никогда не удается взять живьем. Они так сильны, что десять мужчин не могут удержать одного понго. Но малышей-понгят туземцы, случается, ловят. Детеныш обычно висит у матери на груди, крепко вцепившись руками в шерсть. Когда отравленными стрелами мать убивают, детеныша взять совсем просто. Если понго умирает сам, соплеменники хоронят его под ворохом веток. Поэтому мертвого понго найти в лесу невозможно».