Обезьяны
Шрифт:
Над ними, в баре, Тони Фиджис пытал одного журналиста.
– По-моему, это неврологическое заболевание, – говорил Тони собеседнику, который вел в своей газете колонку про другие колонки в других газетах. – Патологическая страсть говорить, писать и делать поверхностнейшие из поверхностных вещей; этакая неглубоколалия…
– Пример, пожалуйста, – ответил журналист. Он был жирный, с ванильного цвета локонами на конусообразной голове, но, несмотря на это – а может, именно поэтому, – и не думал тушеваться перед каким-то пидором.
– Ну, – шрам на лице Тони свернулся в спираль, – например,
– А что я там такого сказал? – В тоне толстяка по имени Гарет появились намеки на вежливость. Да, его критикуют, но по крайней мере прочли.
– Главное – ты не сказал ничего нового. Мы, мол, понятия не имеем, что творится в голове у животного…
– А что, имеем?
– Кто его знает, но единственный источник, на который ты ссылаешься, – очередная газетная статья.
– Тони, выпить не хочешь? – спросила Табита, бочком став между двумя мужчинами. Длинное изящное тело, длинные волосы. Гарет сжался и отстранился, чтобы не задеть ее, – так она была сексуальна. Троица почти что висела на стойке и издали походила на один большой куст – ветви из рук и ног, а вместо листьев табачный дым.
– Отличная идея, Табита, значит, мне мартини со «Столичной»…
– Просто смешать? – спросил Джулиус.
– Да, но все же взболтай легонечко. Затем вылей из бокала в шейкер и сразу залей обратно, не взбалтывая. – Тони осиял Гарета своей двойной улыбкой, тот поежился от отвращения.
– И вовсе никакая не газетная статья, я ссылался на Витгенштейна… на теорию Витгенштейна о личном языке. – Журналист глотнул белого и уставился на лысину критика.
– Нет, ты ссылался на некую мысль, которая, как ты думал, принадлежит Витгенштейну, но на самом деле цитату ты переврал, потому что заимствовал ее в этом неправильном виде из другой статьи на ту же тему, опубликованной в воскресенье в другой газете. Ты догадываешься, о какой статье и о какой газете я говорю. – Тут Тони резко высморкался, но не учел, что в ноздре угнездилась кокаиновая сопля. Она пулей вылетела у него из носу и поразила ботинок Гарета. Хорошо, журналист не заметил – в отличие от Табиты, которая согнулась в три погибели от хохота.
– Ну и что с того? Что ты этим доказал? Может, лучше обсуждать суть дела, а не просто пикироваться со мной?
– Хо-хо! Суть дела. Вот как, значит? Суть дела. – Критик оживился, встрепенулся. Животные были его главной – возможно, единственной – страстью. Он жил в муниципальной квартире в Камберуэлле с престарелым Лабрадором и с матерью, которая выглядела точь-в-точь как престарелый Лабрадор. – Отлично, тогда скажи-ка мне, при каком условии, по-твоему, общество даст «добро» выращивать телят в загонах, где они не могут двигаться, не могут ничего делать, кроме как до крови биться головой о доски? Уж не при том ли, что оно твердо уверится, будто на деле животные не испытывают никакого дискомфорта, так?
Гарет был не из тех, кого можно унизить. Вернее, главное свое унижение он пережил так давно, что все последующие были не более чем легкой приправой к основному блюду. Он ненавидел этого Фиджиса и этих его прихвостней, этих сексуальных девиц, этих двух черномазых, кажется немых, и этого художника Дайкса с его высокомерным снобизмом. Взглянув вниз, он увидел, что на ботинке красуется какая-то белая дрянь, незаметно вытер его о ковер – десять часов спустя соплю-путешественницу засосет в пылесос уборщик-гватемалец в синей униформе – и снова обратился к Тони:
– Это здесь ни при чем. Переврал я цитату или не переврал, факт остается фактом – мы ничего не знаем о сознании животных.
– Ну, современные инженеры человеческих душ – психиатры, я имею в виду, – осмелились наконец признаться, что ни черта не смыслят в депрессии. Даже не пытаются понять, что это такое, а просто дают больному лекарства и, если тот излечивается, говорят, что у него была депрессия, которая лечится таким-то лекарством. Наверное, нам нужно так же поступать и с телятами, давать им прозак [47] и, если нам покажется, что они лучше себя чувствуют, утверждать, что им в самом деле лучше. Кстати, это же новый вид мяса – от телят, выращенных на прозаке, – можно будет делать на нем состояния, как считаешь?
47
Прозак – лекарство от депрессии, изобретено в 1988 г. знаменитой фармакологической компанией «Эли Лайли», составило эпоху в психиатрической фармакологии.
– Ты несешь чушь. Полную чушь. – И тут Гарет притворился, будто увидел кого-то у противоположного конца стойки, кого-то такого, с кем ему нужно обязательно перекинуться парой слов, причем сию же минуту. – Прошу прощения. – Он развернул свое тело вокруг центральной оси и перешел в другую систему отсчета.
Тони крикнул ему вслед:
– А как насчет диазепинной [48] оленины?
Табита добавила:
– Или галоперидольной [49] говядины?
48
Бензодиазепины – класс малых транквилизаторов (применяются для лечения неврозов), представитель – диазепам.
49
Галоперидол – большой транквилизатор (т. е. нейролептик), применяется для лечения психозов.
Компашка залилась натужным хохотом – все чувствовали, что немного перегнули палку.
– А теперь если серьезно, – сказал Кен Брейтуэйт, старший (на три минуты) из братьев, – если уж мы едим мясо животных, подвергавшихся пыткам, может, не стоит на этом останавливаться?
– Фофыфофефьэфимфкавать? – Тони заливал в один из своих двух ртов мартини, в то время как другой безучастно вздыхал сбоку от бокала.
– Как насчет поедания плоти животных, подвергшихся эмоциональному надругательству?
– Гммм, отличная идея. Ты имеешь в виду что-нибудь вроде систематического сексуального унижения фазанов перед отправкой их под нож?
– Да, вроде того.
– Или, – сказала Табита, перехватывая инициативу, – есть цыплят, подвергшихся остракизму, которые сошли с ума оттого, что их не зовут на тусовки.
– Вроде тех, что выращивают на «органических» фермах фермеры-радикалы? – спросил Тони.
– О! Чуть не забыла, – сказала Табита, – если мы в самом деле собираемся сегодня учудить что-нибудь радикальное, нам необходимо принять вот это. – Таблетки уже были у нее в руке, она дала по одной Тони и каждому из братьев.