Обезьяны
Шрифт:
Последний жест предназначался команде «скорой» – голова художника упала врачу на грудь, а худое вытянутое тело с мокрой от пота шерстью коричневым ковром распласталось у его ног.
– Он потерял сознание, – не оборачиваясь, показал Пол коллегам. – Сознание обезопасило тело – сделало за нас нашу работу. Хотя, покажу я вам, атаковать он атаковал, но силы у него в лапах не было ни на йоту. Ни на йоту.
– Полезай на спину.
– Что?
– Полезай мне на спину – ты будешь клюшкой для гольфа, а я – сумкой. –
– «Мммффф».
– «Мммффф», – мычат они в унисон, садятся на корточки и засыпают.
Направо травы, налево цветы. Направо травы, налево цветы. Голова Саймона беспомощно бьется о металлический подголовник кресла, которое санитары несут по дорожке к машине мимо единственной зеваки – пожилой соседки. Саймон на миг очнулся, но тут же снова потерял сознание.
– Можно я залезу тебе на голо-ову? – Плач детеныша, высокий, но с нотками отцовского сарказма.
Он не отвечает. И снова:
– Можно я залезу тебе на голо-ову? – Это Магнус, или Генри, или Саймон – хотят, чтобы их взяли на руки, обняли. Совершенно необходимо, чтобы их обняли.
– Можно я…
– Ну ладно. – Сильные руки обхватывают худенькие бедра, словно обнимают за талию любовницу. Но таких легких любовниц у него не бывало. Саймон поднимает детеныша и чувствует, как легко оторвать его от земли, как слабо его тело к ней привязано, и воображает, что может толкнуть его – Генри, или Магнуса, или Саймона, он не знает, кого держит в руках, – и закинуть на самое небо, высоко-высоко. И тут голенькие ножки обнимают его за шею, маленькие ручки начинают копаться у него в шевелюре, хватают за волосы, не чувствуя этого, – по крайней мере, хозяин рук не отнимает их. Кажется, руки говорят Саймону, он слышит их слова волосами: «Мое тело – твое тело. Где между ними граница? Где они соприкасаются?»
– «Хууу» Вожаче мой, «хууу» Вожаче мой, «хууу» Вожаче мой, – заламывала лапы старая самка, наблюдая, как санитары заносят в машину оглушенного Саймона, а следом заводят туда же перепуганную Сару. – Что у них такое приключилось «хуууу»?
– Вы ее хорошо знаете «хууууу»? – спросила Белинда, замыкавшая процессию. Лапой она держала за ошейник карликовую пони.
– «Хуууу» да, – отзначила старуха. Перед тем как продолжить, ее пальцы поправили бигуди, на которые были намотаны немногие оставшиеся у нее на голове шерстинки. – Приятная молодая самка, за добрым знаком в сумку не лезет. Мы частенько перемахивались… А вот он мне никогда не нравился, должна показать.
– В самом деле? – резко, со свистом рассекла воздух лапа Белинды, чья хозяйка уже смекнула, что сожестикулятница куда слабее и с ней можно не церемониться. – И отчего же?
– Ну, они спят в одном гнезде уже год с лишним, и, на мой взгляд, для самки ее лет это неправильно. А этот… у него была группа, так его оттуда выгнали, причем довольно давно. Я это знаю точно, она мне сама показывала.
– Вот оно что «хуууу». А больше вы ничего о нем не знаете «хуууу»?
– Разве только, что он этот, как его, художник… но чем именно занимается, я без понятия. Как я показывала, мне он никогда не нравился. А она… «хуууу» она очень милая малышка, очень милая. Не удивлюсь, если он втянул ее в какую-нибудь грязную историю с нарко…
Белинда взмахом лапы оборвала старуху:
– Вот что. У вас нет, случайно, запасных ключей от ее квартиры «хууууу»?
– «ХУУУУУ» Да, есть.
– Отлично, в таком случае «уч-уч», – Белинда схватила пони за уздечку и перекинула ее через ограду, несчастное животное глухо шлепнулось наземь, – вы окажете мне большую услугу, если присмотрите за этой клячей, пока хозяйки нет дома «хууууу».
Старуха – с которой никто не спаривался уже двадцать лет кряду – проводила Белинду, бодро проскакавшую по дорожке и впрыгнувшую в заднюю дверь «скорой», взглядом, полным нескрываемого презрения. Мерзкая юная шлюшка, подумала возмущенная самка, расправляя пальцами задней лапы гриву Грейси, посмотрите только, как она всем сует под морду свою мозоль, а ей до течки еще неделю, куда мир катится. Потом она отвела Грейси в свой дом, насквозь пропахший мебельным лаком, и принялась искать макинтош – надо допрыгать до магазина и принести бедной лошадке на обед сена.
По дороге – недолгой – в больницу «Чаринг-Кросс» двух шимпанзе было не оторвать друг от друга, и по прибытии Сара наотмашь отпоказалась оставить Саймона одного. Пол поместил их в небольшой бокс, где обычно осматривают вновь прибывших пациентов, и занялся заполнением бумаг по госпитализации художника.
– Пусть остынут немного, – махнул Пол Белинде. – Ей предложи чаю, а его даже будить не думай, кто знает, может, на этот раз силушки в лапах у него окажется побольше. И подыщи ему халат «хуууууу», а то голышом он уж точно не почувствует себя по-шимпанзечески.
Белинда нашла подходящий халат и с помощью Сары продела негнущиеся передние лапы Саймона в широкие лапава. Беднягу уложили на кушетку, он свернулся клубочком, как эмбрион, вся его поза показывала, что он отторгает присутствующих, не желает иметь с ними ничего общего. Дышал он учащенно, неглубоко, но в остальном выглядел нормально и, судя по всему, физической боли не испытывал.
– Не хотите ли чашку чаю «хуууууу»? – показала Белинда, когда они с Сарой закончили одевать Саймона.
– Да, будьте так добры, – отзначила Сара, – с удовольствием.
– Не хотите ли немного побарабанить о том, что произошло «хуууууу»? – запустила пробный шар Белинда, нежно извлекая из белой шерсти вокруг Сариной мозоли катышки засохшей спермы Саймона.
– Я… я… «хууууу» не знаю даже…
– Если не хотите, не стоит. Я просто подумала, может, вам будет легче сначала показать про это мне…
– Ну, понимаете, дело в том, да вы уже и так знаете, ну, мы, в общем, мы живем в одном гнезде…