Обитель ночи
Шрифт:
— Херцог, что с вами стряслось? — торопливо вмешался Джек. — Что вы делали в Тибете? Куда девался тертон? Где монахи?
Призрак произнес:
— Я нашел ее и познал истину.
Джек и Нэнси озадаченно переглянулись. Нэнси склонилась над Херцогом и, отчетливо проговаривая каждое слово, на случай если он и вправду бредил, спросила:
— Вы нашли терма? Вы нашли «Книгу Дзян»?
Херцог скривился от боли и на секунду прикрыл глаза. Затем проговорил:
— Вас привлекли сюда силы, находящиеся за пределами вашего понимания, милая девочка. Вы отчаянно бросились в погоню за
Так, мысленно согласилась Нэнси. Она все время боролась с этой неопределенностью, но так и не поняла, почему ее тянуло в Тибет, почему она делает все это, откуда в ней решимость очертя голову броситься на поиски едва знакомого человека. Эти вопросы ставили ее в тупик, сбивали с толку. Когда она встретилась с Херцогом лицом к лицу, она испытала еще большее недоумение. Нэнси старалась не думать о своих мотивах, но какое-то болезненное чувство не отпускало ее. Ее выманили, вызвали. Нэнси поняла: ее действиями управляла не она сама, но что-то вне нее.
— Я отправилась сюда, чтобы найти вас… — Она запнулась. — Я хотела выяснить, что с вами случилось.
— Ну вот, вы меня нашли. Увы, слишком поздно.
Джек опять вмешался:
— Херцог, где терма? Где «Книга Дзян»? Что в ней, в той книге?
— Джек Адамс, вы хороший человек, но ужасно примитивный. Вам никогда этого не понять.
— Не задирайте нос, Херцог. — Джека изумил надменный тон Херцога. — Если кто чего не понимает, так это вы. Вы одурманены Тибетом и нацистским оккультизмом, и вот до чего они вас довели.
— Чушь! Вы недалекий американский мальчишка, который верит всем нелепостям и выдумкам о мире. Вы слишком материальны, и это не дает вам постичь истину.
— Кто дал вам право относиться ко мне свысока, Херцог?
Нэнси поспешила вмешаться.
— Джек, пожалуйста! Пусть говорит, дайте ему высказаться. — Она посмотрела на умирающего.
Херцог закашлялся, и его жуткое изможденное лицо скривилось, изобразив некое подобие улыбки. Это напоминало хищный оскал черепа — таким высохшим и костлявым было его лицо, и Нэнси отпрянула, хотя и попыталась выдержать его взгляд.
— Этот мальчишка не верит мне. Иного я и не ждал. Но вы поверите и поймете. Вот почему я вызвал вас сюда, прислав вам ту костяную трубу. Видите ли, я много лет помогал вашей карьере и рекомендовал издателю повысить вас, еще не понимая, чего ради делаю это. Вернее, я считал, что ценю ваши профессиональные качества и успехи. Именно так и действуют цари Шангри-Ла. Мы всегда последними узнаем об истинных мотивах наших деяний. Я послал вам кость, руководствуясь инструкциями Оракула. Оракул знал, что вы понесете ее Джеку Адамсу. Джек — единственный в Дели, кто способен идентифицировать такую вещь, и единственный, кто мог привести вас сюда. Как только Джек Адамс увидел кость и понял ее ценность, он уже не мог противостоять собственному тщеславию. Оракул знал, что Адамс готов на все, лишь бы узнать, где я нашел реликвию. Кость стала отличной приманкой.
Херцог помедлил, и его глаза помутнели, словно он уносился назад, в воспоминания, считая реальностью именно их, а не дрожащие тени пещеры.
51
Антон
С чего же начать? Как объяснить им, что он открыл и каковы страшные последствия этого? Херцог неторопливо приступил к рассказу, воскрешая прошлое в надежде, что оно само заскользит в танце на обступивших его темных стенах пещеры. Он слышал собственный голос как будто со стороны — слабый хриплый шепот.
— Как-то раз худой, аскетичный, коротко стриженный человек в штатском попытался перейти мост Бремерверде. Это было двадцатого мая тысяча девятьсот сорок пятого года, война кончилась…
Херцог снова закашлялся, чувствуя невероятную боль в легких. Когда она чуть улеглась, позволяя сделать вдох, он продолжил:
— Мост охраняли британские солдаты. Они окликнули прохожего. Его правый глаз прикрывала перевязь, а при себе он имел документы на имя Хитцингера. В последующих донесениях солдаты в один голос утверждали, что человек был очень странный. Документы были явно фальшивые, поэтому солдаты арестовали его и доставили в ближайшее отделение военной полиции. Там его в течение трех дней и трех ночей допрашивали, пока, вконец измотанный, он не снял свою перевязь и не сказал: «Мое имя — Генрих Гиммлер, я рейхсфюрер СС. Хайль Гитлер!»
Херцог застонал, боль вновь скрутила его. Жень погасил зажигалку, и в темноте пещеры три пилигрима дожидались продолжения рассказа…
— Разумеется, поначалу ему не поверили, решив, что он сумасшедший. Его раздели и предложили на выбор американский костюм или одеяло беженца. Он выбрал одеяло. Его собрались осмотреть на предмет ампулы с ядом, но они не успели: ампула была имплантирована в один из зубов, и он раскусил ее. Его похоронили в лесу, в безымянной могиле…
Дрожащим от страха голосом Нэнси перебила:
— Зачем вы нам рассказываете это, Херцог? Вы что, симпатизируете этому извергу? Почему вы отправились за отцовской мечтой?
— Дитя мое, симпатия или антипатия здесь ни при чем. Мой отец Феликс Кениг несколько раз встречался с этим, как вы сказали, извергом и рассказывал мне, что этот человек придерживался абсолютно иной этической системы. Судить его по общепринятым меркам бессмысленно. Он был как африканский шаман. Монах-воитель из другого мира. Он не был европейцем, живущим по законам совести и морали иудейско-христианской цивилизации. За двенадцать лет, пока нацисты были у власти, на берегах Рейна поднялась новая цивилизация и родилась новая этика, кардинально отличная от всего, что ей предшествовало…