Обман Зельба

Шлинк Бернхард

20

Как если бы…

Первая ночь в тюрьме далась мне нелегко, вторая была еще хуже, а ко всему прочему прибавился еще и страх, что теперь это так и пойдет — каждая следующая ночь хуже предыдущей.

Во сне я верстал первую полосу газеты. Каждый раз, более или менее рационально разместив все тексты и иллюстрации, я обнаруживал еще что-нибудь, чего сначала не заметил. Каждый раз я осознавал невыполнимость задачи — страница была готова, и для дополнительного материала места уже не оставалось. Но я снова и снова пытался решить эту проблему, передвигал все с места на место, в какой-то момент опять думал, что сумел-таки втиснуть всё, и опять

оказывалось, что я не заметил какого-то текста или какой-то фотографии. Я нервничал, но в то же время был исполнен отчаянной решимости добиться своего. Потом мне вдруг пришло в голову, что я ведь даже не просмотрел как следует материал, и принялся наверстывать упущенное.

Все статьи имели один и тот же идиотский заголовок: «Сами с усами», а на всех снимках красовался я с одной и той же дурацкой ухмылкой и с одинаково вытаращенными глазами. Но даже после этого я никак не мог проснуться. Я упорно продолжал тасовать тексты и иллюстрации и раз за разом терпел неудачу, пока меня не разбудило солнце.

— Воскресный допрос, мы решили предоставить вам еще одну возможность высказаться, прежде чем вы предстанете перед судьей. — Франц снова был во всеоружии своей приветливой улыбки, рядом с ним понуро сидел Нэгельсбах; Блекмайер выглядел раздосадованным, а Равитц стал еще толще и поддерживал свое брюхо сцепленными руками. — Ваш арест был по недоразумению оформлен не в пятницу, а в субботу. В результате рассмотрение вашего дела судьей, которое могло состояться еще вчера, состоится лишь сегодня. Мы были бы рады, если бы вы согласились считать себя задержанным в субботу.

Нэгельсбах меня неправильно оприходовал? Может, у него именно поэтому такой несчастный вид? Я не хотел доставлять ему неприятности, а встречусь я с судьей на день раньше или позже, для меня особого значения не имело. Но как мне относиться к этой странной прокурорской философии: «как если бы…»?

— Значит, я предстаю перед судьей так, как если бы меня арестовали вчера. Меня обвиняют в укрывательстве преступника, как если бы наказание грозило фрау Зальгер за преступление, совершенное в Кэфертале. Теракт в Фирнхайме рассматривается, как если бы он был совершен в Кэфертале. Не слишком ли много «как если бы»?

Равитц расцепил руки на животе и повернулся к Францу:

— Бесполезно. Пусть говорит судье что хочет. Если судья его выпустит, мы его засадим опять. А эту дурь — этот бред про Фирнхайм-Кэферталь — мы еще успеем выбить у него из головы до суда, можете не сомневаться.

— Вы ведь кого-то там арестовали и намерены предать суду. Вы что же, хотите осудить его за преступление, которого он не совершал? Вы хотите…

— «Преступление», «преступление»! — раздраженно перебил меня Франц. — Что за странное у вас представление о преступлении? Преступление возникает только через обвинение. Только обвинение выделяет из необозримого потока событий, действий и результатов некоторые факты и сводит их в одно целое, которое мы и называем преступлением. Здесь кто-то выстрелил, там кто-то упал замертво; в то же самое время щебечут птицы, ездят машины, пекарь печет булочки, а вы прикуриваете сигарету. Только обвинение знает, что относится к делу, а что нет, только оно делает из выстрела и трупа — убийство, оставив все прочее за кадром.

— Вы говорите: здесь кто-то выстрелил, а там кто-то упал замертво, — теракт был совершен как раз не в Кэфертале, а в Фирнхайме. Кэферталь — это не «здесь» и не «там».

— Вот как? — с насмешкой произнес Равитц. — Кэферталь — не «здесь», не «там»? Где же он тогда?

— Место и то, что происходит в этом месте, — не одно и то же, — включился Блекмайер. — Наказывается не место, а

то, что происходит в этом месте… — Он неуверенно оглядел слушателей и прибавил, не дождавшись реакции: —… так сказать…

— Место не здесь и не там, и оно не наказывается… Сколько мне еще прикажете слушать этот бред? Сегодня воскресенье, я хочу домой.

— Бред?.. — Блекмайеру это явно пришлось не по вкусу.

— Дорогие коллеги, — поспешил вмешаться Франц, — давайте оставим философские вопросы времени и пространства. Да и у вас, господин Зельб, есть более важные проблемы. Вы правы, мы арестовали одного подозреваемого. Он признал свое соучастие в теракте в Кэфертале и подтвердит свои показания в суде. Кроме того, в зале судебных заседаний прозвучат показания немецких служащих и наших американских друзей. Давайте оставим эти бесполезные прелиминарии и займемся вами и фрау Зальгер.

— Попросите принести письмо, которое сегодня утром было передано на мое имя. — Это письмо принесла по моей просьбе Бригита. Я спросил о нем надзирателя, который привел меня на допрос. Он ответил, что письмо поступило, но будет вручено мне только в понедельник, после судейской проверки. — Вскройте его, и дело обойдется без судьи.

После недолгих колебаний и пререканий Франц велел принести письмо, вскрыл его и достал из конверта ксерокопию американского донесения.

— Прочтите это!

Он начал читать, и губы его стали тонкими как бритва. Прочитанные страницы он передавал одну за другой Равитцу, от которого они переходили к Блекмайеру и Нэгельсбаху. Десять минут в комнате стояла абсолютная тишина. В маленьком окне была видна часть гейдельбергского замка. Время от времени по Фаулер-Пельц проезжали машины. Где-то неподалеку кто-то разучивал какую-то пьесу на пианино. Все молчали, пока Нэгельсбах не дочитал последнюю страницу.

— Надо во что бы то ни стало найти оригинал. Проведем обыск!

— Вряд ли он держит оригинал дома.

— А вдруг! Попытка не пытка.

— А почему бы не поговорить с американцами? — сказал Нэгельсбах, глядя на меня грустными глазами. — Мне тоже не нравится вся эта история. Но теракт в Фирнхайме, в результате которого произошел выброс боевых отравляющих веществ — американских или старых немецких, — это же просто невозможно.

— Так был выброс или нет? — спросил я.

— Наши американские друзья… — начал Блекмайер, но, перехватив взгляд Равитца, умолк.

Я повторил вопрос.

— Даже если его не было, как только это станет главной темой на процессе и за дело возьмется пресса, вся страна встанет на уши. И даже если удастся избежать паники, Фирнхайму конец: все будут шарахаться от него, как от Чернобыля. Мы не можем допустить, чтобы террористы потирали руки и радовались успеху. Да и население не заслужило того, чтобы горстка мерзавцев держала в страхе целую страну.

— Тем самым вы хотите оправдать то, что…

— Нет, — оборвал меня Франц, — как раз наоборот: то, что процесс не должен вылиться в такие формы, не может оправдать освобождение преступников от возмездия. На нас лежит двойная ответственность: с одной стороны, за людей в регионе, прежде всего в Фирнхайме, с другой стороны — за осуществление правоохранительной функции государства. И этим наша ответственность еще не исчерпывается. Мы должны считаться и с интересами американцев, не забывать о немецко-американских отношениях и о том, что вопросы, связанные с бременем нерешенных проблем, которые возникли в результате Второй мировой войны, требуют взвешенного, всестороннего подхода. Если в Фирнхайме, образно выражаясь, найден лед, то это лишь верхушка огромного айсберга, и, чтобы справиться с ним, малой кровью не обойдешься…