Обман

Орган громко гудит на одном неровном аккорде. Раскаты звуков подавляют шорох одежды, покашливания, шелест страниц молитвенников. Я поднимаюсь с опозданием, и Джош, вскочивший с откровенной и бесстыдной поспешностью, недоуменно оборачивается, скорчив гримасу от нетерпения. Джош – это наш девятилетний сын. Пока еще не только мой, а наш. Хотя Гарри погиб уже три месяца назад, я никак не могу привыкнуть к тому, что Джош остался без отца. Такая мысль кажется мне слишком бесповоротной.

Последний псалом. У меня на душе становится легче. Я думаю, этого ощущения быть не должно, но служба слишком затянулась. Уже произнесены три эпитафии, которые почти не относились к тому Гарри, какого я знала. Я ужасно устала:

ноги затекли, в голове тяжесть.

Утро пролетело невероятно быстро. Мне хотелось бы проиграть его сначала. Но с того момента, как я разбудила детей и мы молча сели за завтрак, мой мозг как бы отключился.

Так со мной бывает часто. Даже после стольких дней без Гарри я все еще не верю в его смерть и мне кажется, что однообразная череда молитв, эпитафий и псалмов мне просто приснилась.

Я остро осознаю, что для меня эта панихида очень важна, что она предоставляет мне и детям единственный шанс свыкнуться со смертью Гарри. Но эту возможность я использовала не до конца. Единственное чувство, которое я испытываю в полной мере, это опустошенность. Именно опустошенность и еще ужасно неприятное ощущение в желудке, которое после всего случившегося стало уже таким привычным, что я его почти не замечаю.

Мы с чувством начинаем вторую строфу. Кэти стоит почти вплотную слева от меня. С самого начала службы она сжимает мою руку. Ее холодное, но твердое прикосновение не позволяет мне шевельнуть пальцами, но дает огромную поддержку. И я знаю, что она получает такой же заряд сил, если не больше, от меня. Мы с ней навсегда вместе.

Отец Кэти – не Гарри, хотя ей всегда хотелось быть его дочерью. Пятнадцатилетняя Кэти – дочь от моего первого брака с музыкантом, который исчез из ее и моей жизни много лет назад. Последний раз я слышала о нем лишь то, что он живет в какой-то пляжной общине в Мексике. Так что фактически Кэти потеряла не одного, а двух отцов, и это для нее двойной удар, который она, хрупкая и впечатлительная, не была готова выдержать. Она тяжело восприняла смерть Гарри, и поначалу я думала, что дочери будет трудно примириться с происшедшим. Ей бы это и не удалось, если бы не семь недель, которые мы провели в Калифорнии.

Она теперь сильнее, но не настолько, чтобы быть в состоянии скрывать свои чувства. А сегодняшняя служба – не место для горести. Я напоминаю себе, что это благодарственный молебен за жизнь Гарри.

Хор исторгает летящие ввысь созвучия. Он несомненно хорош: в нем есть несколько прекрасных голосов. Я отыскиваю нужное место в листке с текстом и нараспев произношу: «О, услышь нас, когда мы молим Тебя за тех, кто сейчас в море!»

Этот псалом, как и все остальные песнопения для службы, выбрала Энн, сестра Гарри. Право выбора было предоставлено ей отчасти из-за того, что Энн решительно хотела сама организовать молебен. Она тоже очень остро переживает гибель брата.

Выбор этого псалма был очевиден, если не сказать неизбежен: Гарри пропал как раз в море. Но он такой будоражащий, что, на мой взгляд, лучше бы его опустили. Хотя мне не следует забывать, что Энн очень намучалась с подготовкой службы. Огромные венки выглядят восхитительно, листки с текстами псалмов прекрасно отпечатаны, людей собралось много. Энн лично обзванивала или писала многим из них на тот случай, если бы они пропустили объявление в газетах.

Наконец последний стих. Где-то рядом слышатся сдавленные рыдания. Это Энн, стоящая рядом с Джошем. Она мнет в руке платок, прикрыв им лицо. За дрожащими перьями на шляпке растерянно мигает Чарльз, ее муж. Встретившись с ним взглядом, я замечаю в его глазах беспокойство. Я смотрю на него успокаивающе, и он отвечает мне благодарной улыбкой, не скрывающей, однако, его растерянности. Продукт Итона, охоты и Сиринчестерского сельскохозяйственного колледжа, Чарльз легче справляется с проблемами сельского хозяйства, чем с эмоциональными переживаниями.

Когда мы поем последние слова, что-то внутри меня меняется: темнота отступает в сторону, и я наконец могу сосредоточить свои мысли на Гарри, на его образе,

каким мне его хотелось бы запомнить. На Гарри, который подарил мне столько лет удовлетворенности жизнью, который дал мне Джоша и стал для Кэти отцом (а она так об этом мечтала!), который, несмотря на все свои недостатки и слабости, не был неудачником, каковым он боялся казаться.

Столь неожиданные мысли грозят захлестнуть меня потоком чувств, которых я инстинктивно избегаю. Я поспешно перевожу взгляд на блестящие волосы Джоша. Он пошел в меня и уже сейчас чуть высоковат для своего возраста, почти мне до плеча. Когда он поднимает голову, я вижу его профиль: немного курносый, с полными губами и длинными ресницами. Никогда не любивший петь, он уже бросил шевелить губами и смотрит теперь куда-то поверх алтаря. На лице у него выражение смирения. Я чувствую внезапный приступ любви к этому странному ребенку, такому сдержанному сейчас, а вообще необыкновенно беспечному. Его восприятие жизни одновременно и озадачивает, и восхищает меня.

Все опускаются на колени. Священник произносит благословение. Наступает молчание. Я шепчу последние молитвы за Гарри, сжимая руку Кэти еще сильнее. Прежде я молилась нечасто, но со времени смерти Гарри делаю это регулярно. И это, по-моему, не лицемерие: я действительно чувствую потребность в молении. Я молюсь за Гарри, которого любила и поддерживала во многих начинаниях. О Боже, как бы мне хотелось, чтоб он был жив!

Мы встаем. Я украдкой смотрю на Кэти. Губы сжаты, глаза устремлены вперед. Только по движению ноздрей заметно частое дыхание. Мы встречаемся взглядами и успокаиваем друг друга. Пока мы обе в порядке. Я беру Джоша за руку и готовлюсь к самому ужасному моменту – когда придется пройти по проходу на глазах у огромного количества людей.

Я начинаю собирать вещи, но Энн дотрагивается до моей руки и показывает, что нужно еще подождать. Я понимаю, что забыла о последнем пункте программы, который так дорог Энн.

В другом конце церкви звенит горн. Прощальный сигнал. Я пыталась вежливо и тактично отговорить Энн от этой затеи и теперь жалею, что не настояла на своем. Во время службы в воздушно-десантном полку Гарри стал участником фолклендской войны [1] , но он говорил, что никогда не участвовал в настоящих боях. Воспоминания того времени не вызывали в нем чувства гордости или удовлетворения. Тем не менее вокруг него был создан ореол героя войны, и его сторонники активно использовали это в предвыборной кампании Гарри. Такое приукрашивание оказалось чрезмерным даже по мнению самого Гарри. Я чувствовала, что молебен – неподходящее место для дальнейшего раздувания этого ореола, но, похоже, я была единственной в семье, кто так думал и кто выражал озабоченность по этому поводу. В семейных вопросах мне не удается отстаивать свою позицию, так что, когда Энн выдвинула эмоционально подкрепленные аргументы, я сдалась.

Говорят, что звук горна способен вызвать слезу у самых стойких людей. Я чувствую, что Кэти, до сих пор прекрасно державшаяся, в этот момент сдается. Она опустила голову, хмурится, рот перекошен. Я с силой встряхиваю ее за руку.

– Уже почти закончилось, – хрипло шепчу я ей на ухо.

Она делает вид, что не слышит, и я ее успокаиваю:

– Держись, детка, держись.

Звук горна замирает, и процессия священников начинает двигаться из церкви. Ну вот и все.

Я поднимаю глаза и вижу, что перед Кэти останавливается Джек. Джек был деловым партнером Гарри. К тому же он крестный отец Джоша. Я понимаю, что он намеревается сопровождать нас до дверей церкви. Мне этого не хочется, но я подавляю в себе это чувство. Хотя предпочла бы дойти до дверей только с детьми.