Обманутые скитальцы. Книга странствий и приключений
Шрифт:
— Надо бы почистить мелом «Лумбахскую деву», — говорит немец в шлеме и, замечая недоуменный взгляд собеседника, объясняет: — Этот толстый выродок Берхгаузен из Мюнхена умолил Ново-Гвинейскую компанию назвать пушку именем его дурацкой девы. Из этой старушки мы когда-то били по Парижу. Смех вспомнить: один снаряд попал прямо в музей Кювье!
Бумаги мелькают в руках немца в шлеме.
— Вот они, голубчики! — немец в шлеме откладывает в сторону карандашные портреты папуасов. — Туй… Каин… Саул. Господин начальник полиции Новой Гвинеи, — обращается он к офицеру, — это по вашей части, для розыскных дел.
— Какие зверские лица! — говорит тот, взглянув на портреты. — Насколько мудра уголовная антропология, наука о преступнике.
Появляется Оттон Фишер. Он без шапки, очень бледен.
— Господа, — говорит он возбужденно. — Мы вошли в историю. Древние видели в этих девственных вершинах могучие венцы страны Офир! Сюда приходили корабли Соломона за золотом, черным деревом, жемчугом. Еще в Бремене, в юности, я…
— Примите хины, — перебивает его немец в шлеме. — Кому верить? Страна Офир… ваш доктор Петерс поет то же самое про Африку. У нас в Готтентотской инфантерии Петерсу даже кличку дали — «Золотой миф». А на деле — кровавый понос, дареные страусы и… — он показывает рукой на несколько свежих могил, увенчанных пальмовыми крестами. На каждом кресте — шапка, военный картуз, каска, матросский головной убор.
Из гор долетает тревожный грохот деревянных папуасских барабанов.
— Ваша милость! — огромный полицейский поднимается из кустов. — Извольте взглянуть, что я здесь нашел. Теперь понятно, почему мне было жестко лежать. Но германский солдат…
Фишер и двое его собеседников разглядывают и расчищают, сначала руками, надпись на большой металлической доске, заросшей травой.
— Позвольте, я! — немец в шлеме ногой, обутой в сапог с шипами, расчищает буквы на доске. Скрежет металла.
Одна за другой проступают буквы «Н. Н. М…» и так далее.
Постепенно надпись выступает вся:
«Н. Н. Миклухо-Маклай. Берег Маклая. Новая Гвинея 1871–1872 гг.».
Фишер вздрагивает, глядя на доску.
— Все следы русской культуры в Новой Гвинее подлежат безусловному уничтожению, — говорит немец в шлеме. — Секретный циркуляр А-25… Гушке!
— Я, ваша милость, — Гушке подходит к начальнику.
— Придумайте, как уничтожить это. Хотя… вы хотели делать плиту на походной кухне? Я совсем забыл, что вы еще и повар. Вот что значит брать в повара солдат… Вы нас кормите такой гадостью.
Фишер и немец в шлеме идут мимо немецкого кладбища.
— Что с вами, Фишер? Вам дать хины?
— Я хотел бы вернуться в Бремен к своей матери с чистыми руками, — несвязно говорит Фишер. — Я кабинетный ученый…
— У всех у нас матери, — говорит немец в шлеме. — Гушке, есть у вас мать?
— Так точно! «Каролина Гушке. Кегельбан с подачей пива. Военным и чинам полиции — скидка. Ганновер, площадь Эрнста-Августа, 2/5», — громко рапортует Гушке.
— Что сказала вам ваша матушка, расставаясь с вами?
— Она благословила меня и сказала: Фридрих, убей какого-нибудь грязного дикаря с жемчужиной и привези ее своей бедной старой маме, — выпучив глаза, докладывает солдат.
— Вот это — истинно немецкая мать, мать викинга, — заключает немец в шлеме.
Он набрасывается на Фишера:
— Вы что, солнечный удар хотите получить? Накройте немедленно голову.
Фишер растерянно оглядывается кругом.
Он берет первый попавшийся на глаза головной убор с ближайшего креста.
Это — каска немецкого полицейского.
Фишер нагибается, чтобы посмотреть, что именно за предмет прибит посредине креста, на котором была каска.
Он видит металлический знак, нагрудную бляху с надписью: «Имперская полиция города Берлина, полицейский № 1348».
Фишер и оба его соратника склоняются над картой Архипелага Довольных Людей, расстеленной на походном столе.
— Что вы мнетесь, как Лумбахская дева? — спрашивает немец в шлеме Фишера. — Действуйте.
Он протягивает Фишеру перо.
Фишер пробует повернуть кольцо с серебряным пауком вокруг пальца. Кольцо не повертывается.
Тень от головы Фишера в каске падает на карту.
— Ах, кабинетная скромность! — кричит немец в шлеме. — Я доложу Блейхрейдеру, как главе компании Новой Гвинеи, о том, что вы строили какого-то Гегеля, когда нужно было действовать. Наука… нейтральность… — передразнивает он Фишера. — Я сам не чужд наукам. Я в Бонне защищал диссертацию «Средневековые рукописи, переплетенные в человеческую кожу». А в Готтентотской инфантерии, если нужно было, мы неграм животы вспарывали, хоть это занятие не из приятных… Дать хины?
Фишер мотает толовой.
— У Герсона Блейхрейдера в сейфе лежит один документик, — понизив голос, говорит немец в шлеме. — Он рассказывает о том, как и кому именно вы продали планы Дунайской комиссии.
Рука Фишера безвольно протягивается к карте Архипелага Довольных Людей.
— Себя не забудьте, — говорит немец в шлеме. — К чему ложная скромность? А о сейфе… Это я просто к слову.
Надпись «Берег Маклая» зачеркнута. Вместо нее появились слова: «Берег Фишера».
Зачеркнута надпись: «Архипелаг Довольных Людей», вместо нее Фишер пишет: «Острова Блейхрейдера».
— Ставьте здесь знак вопроса, — говорит ветеран Готтентотской инфантерии, показывая на надпись «Остров Витязя». — Господин Блейхрейдер ведет переговоры с имперским тюремным управлением о возможном устройстве здесь колонии для ссыльных.
Тень от каски Фишера на карте.
— Гушке, — кричит немец в шлеме, — возьмите этих бездельников от «Лумбахской девы» и отправляйтесь ловить папуасов! Глядите на карту…
Начальник экспедиции набрасывает на карте кругообразный чертеж.
— Вот здесь пройдите все и без добычи не возвращайтесь!