Обмен разумов (сборник)

Шекли Роберт

– Я как раз иду туда, – сказал Марунди. – Пойдешь?

Приз принялся брюзжать, но Кармоди уже двинулся в путь.

Марунди сыпал свежими сплетнями: о том, как Комиссию по Антиамериканской деятельности уличили в антиамериканизме, но дело, конечно, ничем не кончилось, хотя Комиссию и оставили под подозрением; о новом сенсационном проекте замораживания людей; о том, что пять воздушно-десантных дивизий сумели вчера уничтожить целых пять партизан Вьетконга; о диком успехе многосерийного телефильма «Эн-би-си» – «Чудесные приключения в золотом веке

капитализма». Кармоди узнал также и о беспрецедентном патриотизме «Дженерал Моторс», пославшей полк миссионеров на границу Камбоджи. И тут они дошли до 106-й улицы.

Пока Кармоди не было, здесь снесли несколько домов и на их месте выросло новое сооружение. Издали оно выглядело как замок, но таких замков Кармоди еще не доводилось видеть. И он обратился за справкой к своему спутнику, вдохновенному Марунди.

– Работа великого Дельваню, – сказал тот, – автора «Капкана Смерти-66», знаменитой нью-йоркской эстакады, по которой еще никто не проехал от начала до конца без аварии. Это тот Дельваню, что спроектировал Флэш-Пойнт-Тауэрс – новейшие чикагские трущобы. Это единственные трущобы в мире, форма которых вытекает из содержания, то есть первые трущобы, которые прямо и гордо были задуманы именно как наисовременнейшие трущобы и объявлены «необновляемыми» Президентской комиссией по художественным преступлениям в Урбан-Америке.

– Да, помню. Уникальное достижение, – согласился Кармоди. – Ну а это как называется?

– Шедевр Дельваню, его опус магнус. Это, друг мой, Дворец Мусора!

Дорога к Дворцу была искусно выложена яичной скорлупой, апельсиновыми корками, косточками авокадо и выеденными раковинами устриц. Она обрывалась у парадных ворот, створки которых были инкрустированы ржавыми матрацными пружинами. Над портиком глянцевитыми селедочными головами был выложен девиз: «Расточительность – не порок, умеренность – не добродетель».

Миновав портал из прессованных картонных коробок, Кармоди и художник пересекли открытый двор, где весело сверкал фонтан напалма. Прошли зал, отделанный обрезками алюминия, жести, полиэтилена, полиформальдегида, поливинила, осколками бакелита и бетона и обрывками обоев под орех. От зала разбегались галереи.

– Нравится? – спросил Марунди.

– Н-не знаю, – замялся Кармоди. – А что все это такое?

– Музей. Первый в мире музей человеческих отбросов.

– Вижу! И как восприняли эту идею?

– К удивлению, с величайшим энтузиазмом! Конечно, мы – художники и интеллектуалы – знали, что все это правильно, и все же не ожидали, что широкая публика поймет нас так быстро. Но у нее оказался хороший вкус, и на этот раз публика сразу ухватила суть. Она почувствовала, что именно это – подлинное искусство нашего времени.

– Почувствовала? А мне что-то не по себе...

Марунди взглянул на него с сожалением.

– Вот уж не думал, что ты реакционер в эстетике!.. А что тебе нравится? Может быть, греческие статуи или византийские иконы?

– Нет, конечно. Но почему же должно нравиться именно это?

–

Потому что, Кармоди, в этом – лицо нашего времени, а правдивое искусство идет от реальности. Потребляю, следовательно, существую! Но люди не хотят смотреть в лицо фактам. Они отворачиваются от мусора – от этого неизбежного итога их наслаждений. И все же что такое отбросы? Это же памятник потреблению! «Не желай и не трать» – таким был извечный завет. Но он – не для нашей эры. Ты спрашиваешь: «А зачем говорить об отбросах?» Ну что ж! В самом деле! Но зачем говорить о сексе, о насилии и других столь же важных вещах?

– Если так ставить вопрос, то это выглядит закономерно, – сказал Кармоди. – И все же...

– Иди за мной, смотри и думай! – приказал Марунди. – И понимание вырастет в твоем мозгу, как гора мусора!

Они перешли в Зал Наружных Шумов. Здесь Кармоди услышал соло испорченного унитаза и уличную сюиту: аллегро автомобильных моторов, скерцо – скрежет аварии и утробный рев толпы. В анданте возникла тема воспоминаний: грохот винтового самолета, татаканье отбойного молотка и могучий зуд компрессора. Марунди открыл дверь – бум-рум – магнитофонной, но Кармоди поспешно выскочил оттуда.

– И правильно, – заметил Марунди. – Это опасно. Однако многие способны провести здесь по пять-шесть часов.

– Уфф! – только и мог ответить Кармоди.

– А это гвоздь программы, – не унимался Марунди, – влюбленное мычанье мусорного грузовика, пожирающего мусор. Прелестно, а? Дальше справа – выставка пустых винных бутылок. А наверху – звукообонятельная копия метро. Там трясет и качает, как в настоящем вагоне, а атмосфера воссоздается специальными дымовонекондиционерами «Вестингауз».

– А там кто орет? – спросил Кармоди.

– Это записи знаменитых голосов, – пояснил Марунди. – Первый голос – Эда Брена, полузащитника «Грин Бэй Пэккерс». А тот, писклявый, воющий – синтетический звуковой портрет последнего мэра Нью-Йорка. А после этого...

– Давай уйдем отсюда, – взмолился Кармоди.

– Обязательно. Только на минутку заглянем сюда. Здесь – галерея настенных рисунков и надписей. Левее – копии старомодной квартиры (на мой взгляд – образчик псевдоромантизма). Прямо перед нами – коллекция телевизионных антенн. Это британская модель 1960 года, если не ошибаюсь. Отметь ее суровую сдержанность и сравни с камбоджийским стилем 1959 года. Видишь роскошную плавность восточных линий? Вот это и есть народная архитектура в зримой форме.

Тут Марунди повернулся к Кармоди и назидательно сказал:

– Друг мой, смотри и уверуй! Это волна будущего. Некогда люди сопротивлялись изображению действительности. Те дни прошли. Теперь мы знаем, что искусство само по себе – это вещь, со всей ее тягой к излишествам. Не поп-арт, спешу заметить, не искусство преувеличения и издевательства. Наше искусство – популярное, оно просто существует. В нашем мире мы безоговорочно принимаем неприемлемое и тем утверждаем естественность искусственности.