Обнаженная Маха
Шрифт:
Художник почувствовал острый приступ раскаяния, подумав, что именно в этот момент, когда он, обо всем забыв, просил о любви чужую женщину, мимо них, возможно, проехала Хосефина и ничего не увидела, ничего не заметила.
Они долго стояли неподвижно, опершись о балюстраду, и молча смотрели сквозь колоннаду деревьев на блестящее солнце, густо-красное, как спелая черешня, что заходило, озаряя горизонт вспышками пожара. Багровые тучи, видя, что оно умирает, коварно подкрадывались к нему и жадно впитывали его свет.
Конча в восторге любовалась закатом, как любуется
— Взгляните, маэстро, на это огромное облако — какое же оно черное! Похоже на дракона... Нет, пожалуй, на бегемота; посмотрите, какие у него толстые ноги — как башни. Оно бежит к солнцу и сейчас его проглотит! Уже открыло пасть! Проглотило, проглотило!
Окружающий мир сразу потемнел. Солнце исчезло в чреве чудовища, которое заслонило весь горизонт. Его горбатая спина ежилась серебряными шипами, а брюхо, будто не в силах удерживать в себе раскаленный шар, брызгало дождем бледного света. Так и не сумев переварить огненный клубок, оно в конце концов сгорело и развеялось дымом, разлетелось черными клочьями, и снова выкатился красный диск и встал над горизонтом, омыв золотом небо и землю, сыпанув в тихие воды прудов стайки огненных рыбок.
Реновалес, опершись о балюстраду, касался локтем графини и вдыхал ее аромат, чувствовал тепло ее упругие тела.
— Нам пора возвращаться, маэстро, — сказала она с какой-то тревогой в голосе. — Мне холодно... Да и с таким спутником как вы никогда не чувствуешь себя спокойно.
И торопливо двинулась обратно к площади, ибо, хорошо зная мужчин, чувствовала, как опасно оставаться с Реновалесом наедине. На его бледном и взволнованном лице она заметила приближение взрыва, отчаянного и грубого.
На террасе у Глубокого Канала мимо художника и графини прошли двое влюбленных. Неторопливо спускаясь вниз, они прижимались друг к другу; они еще не решались обняться, видимо, ждали, когда повернут на первую дорожку и их не будут видеть. Юноша нес свернутый и перекинутый через руку плащ, радуясь, как кавалер из античной комедии; хрупкая и бледная девушка, не одаренная прочими прелестями кроме юности, куталась в ветхую мантилью и шла, не отрывая от своего спутника наивного и влюбленного взгляда.
— Какой-то студент со своей модисточкой, — сказал Реновалес, когда юноша с девушкой прошли мимо. — Они более счастливы, чем мы с вами, Конча. Их прогулка даст им куда больше удовольствия.
— Мы с вами уже старые, маэстро, — сказала она с фальшивой грустью в голосе, явно не имея в виду себя, а только своего спутника.
Реновалес возмутился — это была последняя вспышка его страсти.
— Но почему, почему я не могу быть таким счастливым, как тот мальчик? Разве у меня нет на это права?.. Конча, вы не знаете, кто я такой. Вы привыкли относиться ко мне как к мальчишке и забываете, что я художник Реновалес, знаменитый маэстро. Меня знают во всем мире.
И с грубой нескромностью начал распространяться о своей славе, и чем больше говорил, тем сильнее раздражала его холодность этой дамы; он хвастался своим громким именем, как лучезарным плащом, который должен ослеплять
Графиня улыбалась с выражением жалости. В ее глазах вспыхивали искорки сочувствия. Глупенький! Маленький ребенок! До чего же наивными бывают эти гении!
— Да. Вы великий художник, маэстро. Поэтому я горжусь вашей дружбой. Даже признаю, что она возвышает меня в глазах мира и в моих собственных... Я люблю вас и восхищаюсь вами.
— Не надо мне восхищения, Конча! Я жажду любви!.. Чтобы мы принадлежали друг другу! Любовь без границ...
Она все смеялась.
— Вот человек! Ему надо любви!..
Ее глаза блестели иронией и, казалось, выдавали себя ему. Ведь он нисколько не знает женщин. Любви безразличен талант, она этого не понимает и даже гордится своим невежеством! Ее влечет лишь аромат молодости, благоухание цветущей жизни.
— Останемся друзьями, Мариано, только друзьями. Вы привыкнете, и наши взаимоотношения принесут вам глубокую радость... Не будьте таким материалистом — даже не верится, что вы художник. Вам не хватает идеализма, маэстро, не хватает.
В таком тоне — снисходительном и сочувственном — графиня говорила все время, пока они не расстались у кареты, уже ждущей ее.
— Мы друзья, Мариано. Только друзья... зато настоящие.
Когда начало темнеть, Конча уехала, а Реновалес решил пройтись пешком; он размахивал руками и гневно стискивал кулаки. Оставшись в одиночестве, почувствовал новый приступ ярости и мысленно ругал графиню самыми непотребными словами, ведь теперь его не сковывало ее присутствие. Как она потешается над ним! Как смеялись бы враги, увидев его таким послушным и безвольным в руках женщины, чуть ли не ежедневно меняющей любовников! Но он должен завоевать ее, пусть даже ценой дальнейших унижений. Для него это дело чести — завладеть ею хоть раз, а потом отомстить, оттолкнув ее. Она будет ползать у его ног, а он гордо скажет: «Так я поступаю со всеми, кто мне сопротивляется».
Но сразу же осознал свое бессилие. Он всегда будет покоряться этой женщине, которая так холодно к нему относится, никогда не теряет самообладания и считает его простаком. Охваченный глубоким разочарованием, он стал искать успокоения в мыслях о своем доме, о больной жене, о супружеском долге, который приковывает его к ней, и почувствовал горькую радость человека, жертвующего собой, безропотно несущего свой крест.
Итак, решено. Он уйдет от этой женщины. И никогда больше не увидит ее.
III
И он перестал видеться с графиней — два дня не ходил к ней. А на третий ему принесли небольшое голубое письмо в узком конверте. От тонкого аромата духов, которыми оно было приправлено, художник задрожал.
Графиня была недовольна, что он не приходит, и ласково ему пеняла. Ей очень нужно его видеть, так много есть что ему сказать. Настоящее любовное письмо, которое художник поспешил спрятать, боясь, что, перечитывая его, поверит в то, в чем еще не было никакой уверенности.