Обнаженная натура
Шрифт:
Но на этот раз испытанное средство не подействовало. Родионов извертелся, перекладывая подушку.
Часы у полковника ударили два раза, а потом под ухом у него взвизгнул близкий звонок. Не успев прийти в себя, Павел схватил холодную трубку, которая заранее уже о чем-то взволнованно трещала, пока он подносил ее к уху.
— Что? — хрипло спросил Родионов.
— Не время спать! — скомандовал взвинченный голос.
— Как же? — неопределенно ответил Павел, пытаясь сообразить,
— Из клиники, — по-прежнему взволнованно сообщил голос и добавил, не тратя времени на паузы. — Из наркологии семнадцатая двадцатый корпус понятно дело?
Голос был мучительно знаком, но Павел все никак не мог зрительно представить себе обладателя этого голоса. Он встряхнул головой, освобождаясь от последних остатков дремы. Если из наркологии, значит, пьяница… Но голос явно не Аблеева. Кто же это?
— Что, опять запой? — нейтрально поинтересовался Родионов, выгадывая время.
— Да как сказать… — отмахнулся голос. — Ты вот что… Ты мне как последний брат родной, больше у меня никого нет, — зачастил голос и Родионов почувствовал, что готовится какая-то для него петля. Просто так, без задней мысли, родным братом не назовут. Да и не было во всей Москве человека, с которым Павел когда-либо братался…
— Ты бы мог меня навестить, семнадцатая корпус двадцать! — приказал голос.
— М-м, — мычал Родионов, понимая, что вляпался, что хочешь не хочешь, а ехать придется. Больного навестить — долг каждого. — Ладно. Как ехать-то?
— Как ехать? — глухо, по-видимому в сторону, спросил у кого-то голос.
Вокруг трубки загалдели далекие встревоженные голоса, вспыхнул и угас яростный мгновенный спор.
— Каховка! — крикнул в трубку посторонний баритон.
— Каховское метро! — прорвался к телефону резкий альт.
— Метро Каховская, — подытожил знакомый голос.
Кто же это, морщил лоб Родионов.
— Ладно. Заеду, но ненадолго, — согласился он обреченно.
— Ты братом скажись. — учил голос. — Ты, брат, теперь мне и вправду брат родной…
Эта навязчивость стала Павла пугать, тем более, что голос почему-то утратил уже всякую знакомость, стал чужим и враждебным.
— Что привезти? — сухо спросил Родионов. — Книги какие?
— Книги?! — удивленно ахнул голос, будто ослышавшись.
И тотчас снова загалдели тревожные посторонние голоса, сторожившие, по-видимому, с напряженным вниманием каждое слово.
Скорее всего, из кабинета главврача звонят, подумал Родионов, представив полутемный кабинет, мерцающее стекло медицинских шкафов в слабом свете уличных фонарей. Спящую в дальнем конце коридора дежурную медсестру. И эти нервные фигуры, сосредоточившиеся вокруг телефонного аппарата.
— Водочки. — подсказал посторонний баритон.
— Две водочки! — выкрикнул опытный альт.
— Пару водочки, — ласково согласился с ним и знакомый голос, переставший быть знакомым. — На твое усмотрение, сколько хочешь привези…
Кто же это, соображал Павел, перебирая в уме знакомых алкоголиков. Может, автор какой-нибудь… Но не полезет никакой автор так нагло брататься…
— Но ты же лечишься! — запротестовал Родионов. — Тебе же нельзя водки!
— Ой, Костыль, бля бу, хоть ты мораль не читай! — разозлился голос. — Я тебя сколько раз… А когда ты наблевал в метро…
— Какой Костыль? — взвился Родионов. — Я никакой не Костыль!
— А я кто, по-твоему? — едко спросил голос. — Пушкин, что ли? Брось ломаться, Костыль. Слово же дал, сука!..
— Я вам никакой не Костыль! — резко и зло перебил Родионов. — И прекратите звонить по ночам, тут коммуналка все-таки!
Он медленно понес трубку в темноте, нащупывая, куда ее положить. Трубка верещала в три голоса, взволнованно тукала, клокотала… Павел нашел ложбинку на аппарате и твердо надавил кнопку, убивая ненавистные наглые голоса.
Он долго лежал в темноте, постепенно остывая от раздражения. И снова потекли туманные образы, снова думал он об Ольге… Снова ударил звонок.
— Слушаю, — сказал Родионов.
— Костыль, мы тебе яйца оторвем, паскуда! Чтоб в семь утра…
Павел равнодушно положил трубку.
Тишина стояла в квартире, но это была уже тишина предрассветная, чистая. Где-то на Каховке толкались и ругались, дозваниваясь до Костыля…
Опять заверещал наглый звонок. Родионов быстро схватил трубку, еще не остывшую от предыдущего разговора и яростно зашипел в нее:
— Коз-злы хреновы! Магнезия вам в задницу…
— Павел, Павел!.. — удивленно и укоризненно перебил его чистый, выпевающий слова, изумительный голос. — Что там стряслось?..
И пусто стало в груди у Родионова, только гулко и часто застучало под самым горлом сердце. Вот и позвонила, думал Павел, и как же это глупо — звонить на рассвете. Все-таки прокололась — оригинальничает. Стало быть, есть у нее и слабина…
— Привет, — сказал он. — Привет тебе, привет…
Глава 5
Мечта
Рассказ о жизни человеческой всегда замешен на чувстве утраты и печали. Печаль, конечно же, не в том, что жизнь сама по себе бывает грустной, а в том, что рассказ о жизни — это всегда рассказ о прошедшем.