Обнаженная
Шрифт:
Его сталъ мучить стыдъ за эту чудовищную жестокость. Т причины, которыя побуждаютъ аскетовъ подвергать себя смертельнымъ наказаніямъ за грхи воображенія, погнали его теперь, въ сильномъ раскаяніи, въ комнату больной. Онъ твердо ршилъ не выходить оттуда, покорно сносить презрительное молчаніе жены и не покидать ея до послдней минуты, забывая о сн и о голод. Онъ испытывалъ потребность очиститься какимъ-нибудь благороднымъ и великодушнымъ поступкомъ отъ своего страшнаго ослпленія.
Милита перестала проводить ночи при матери и вернулась домой, не доставивъ этимъ особеннаго удовольствія мужу, который былъ радъ неожиданному возвращенію къ жизни холостяка.
Реновалесъ не
Мысли его уносились далеко. Тщетно стыдился онъ своей жестокости. Его околдовала, казалось, какая-то таинственная сила, уничтожавшая въ немъ раскаяніе. Онъ забывалъ о больной и спрашивалъ себя, что длаетъ въ это время Конча; воображеніе рисовало ее обнаженною, въ минуты забвенія; онъ вспоминалъ ея слова, волненіе, ласки во время свиданій. Съ трудомъ отрываясь отъ этихъ мечтаній, онъ шелъ, точно искупляя грхи, къ двери спальни и прислушивался къ тяжелому дыханію больной. Лицо его было серьезно, но плакать онъ не могъ и тщетно старался изобразигь грусть на лиц.
Посл двухъ мсяцевъ болзни, Хосефин стало тяжело лежать в постели. Дочь поднимала ее, какъ перышко, и больная сидла въ кресл, крошечная, тщедушная, неузнаваемая; отъ лица ея остались только глазныя впадины и заострившійся носъ.
Котонеръ съ трудомъ сдерживалъ слезы при вид ея.
– Отъ нея ничего не осталось! – говорилъ онъ, уходя. – Никто не узналъ-бы ея теперь.
Тяжелый кашель отравлялъ больную. На губахъ показывалась блая пна, которая застывала на углахъ рта. Глаза ея расширились и глядли какъ-то странно, словно видли больше, чмъ то, что окружало больную. О, эти глаза! Какой страхъ пробуждали они всегда въ Реновалес!
Однажды вечеромъ они устремились на него съ выраженіемъ злобнаго упорства, которое приводило его всегда въ ужасъ. Эти глаза проникали въ его мозгъ и копались въ его мысляхъ.
Они были одни въ комнат; Милита ушла домой, Котонеръ дремалъ на кресл въ мастерской. Больная выглядла въ этотъ вечеръ боле оживленною и словоохотливою и глядла съ нкоторымъ состраданіемъ на мужа, сидвшаго у ея постели.
Она умирала, она твердо знала, что умретъ. И послдній протестъ жизни, которой не хочется угаснуть, и страхъ передъ невдомымъ, вызвалъ слезы на ея глазахъ.
Реновалесъ шумно заспорилъ, желая скрыть свою ложь подъ громкимъ протестомъ. Что это она говоритъ о смерти? Она останется жива и проживетъ еще счастливо долгіе годы.
Хосефина ульбнулась, какъ-будто испытывала состраданіе къ нему. Она не обманывала себя; взоръ ея проникалъ глубже, чмъ его глаза; она чуяла то неосязаемое и невидимое, что окружало ее. И она заговорила слабымъ, но торжественнымъ голосомъ человка, который произноситъ послднія слова и въ послдній разъ изливаетъ душу.
– Я умру, Маріано, и раньше, чмъ ты думаешь… но позже, чмъ мн хотлось. Я умру, и ты успокоишься наконецъ.
Онъ, онъ могъ желать ея смерти! Удивленіе и раскаяніе заставили его вскочить на ноги, возбужденно зажестикулировать и взволноваться такъ сильно, какъ-будто невидимыя руки грубо раздли его вдругъ.
– Хосефина, ты бредишь. Успокойся, ради Христа, не говори такихъ вещей.
Она улыбнулась, и лицо ея болзненно перекосилось; но оно сейчасъ же прояснилось, какъ у человка, который умираетъ въ полномъ сознаніи, безъ кошмаровъ и бреда. Она говорила съ искреннимъ, сверхчеловческимъ состраданіемъ, оборачиваясь назадъ на жалкую жизнь, покидая навсегда ея мутное теченіе, ступивъ уже одною ногою на берегъ вчнаго мрака, вчнаго мира.
– Мн не хотлось умереть безъ того, чтобы не высказать теб всего. Я умираю, зная все. He вскакивай… не протестуй. Ты знаешь мою власть надъ тобою. Много разъ видла я ужасъ въ твоихъ глазахъ при вид того, съ какою легкостью я читаю твои мысли… Давно уже убдилась я въ томъ, что все кончено между нами. Мы жили, какъ дв Божьихъ скотинки, ли вмст, спали вмст, помогали другъ другу по необходимости… но я заглядывала въ твой внутренній міръ, въ твое сердце… тамъ не было ничего, ни воспоминанія, ни искры любви. Я была для тебя женщиною, хорошею подругою, которая ведетъ хозяйство и избавляетъ тебя отъ мелкихъ жизненныхъ заботъ. Ты много работалъ, чтобы окружить меня комфортомъ, чтобы я была довольна и молчала, оставляя тебя въ поко. Но любовь?.. Ея не было никогда. Многіе живутъ такъ, какъ мы… многіе, почти вс. Но я не могла; я воображала, что жизнь совсмъ не то. Мн не жаль поэтому умирать… He выходи изъ себя, не кричи. Ты не виноватъ, мой бдный Маріано… Мы сдлали большую ошибку, поженившись.
Она говорила мягко и нжно, словно была уже въ другомъ мір, не упоминая изъ великодушія о жестокости и эгоизм въ той жизни, съ которою разставалась. Такіе люди, какъ онъ, были исключеніями; имъ слдовало жить одиноко, особою жизнью, какъ растутъ большія деревья, которыя высасываютъ изъ почвы весь сокъ и душатъ всякое растеніе, попавшее въ сферу ихъ корней. Но она сама была недостаточно сильна для такого одиночества; ея слабая натура нуждалась въ тихой нжности, во взаимной любви. Ей надо было выйти замужъ за обыкновеннаго человка, за простое существо, какъ она сама, безо всякихъ высшихъ стремленій, со скромными, обыденными требованіями. Художникъ же увлекъ ее за собою, сбилъ съ легкаго и обычнаго пути, по которому идетъ большинство людей, и она упала на полдорог, состарившись въ расцвт молодости и не вынеся этого пути, который превышалъ ея силы.
Реновалесъ волновался, не переставая протестовать.
– Какія глупости ты говоришь! Ты бредишь. Я всегда любилъ тебя, Хосефина. Я люблю тебя…
Но глаза ея заискрились гнвомъ и приняли жесткое выраженіе.
– Замолчи, не лги. Я знаю о куч писемъ, спрятанныхъ въ шкафу за книгами въ твоей мастерской. Я прочитала вс по очереди. Я знала, куда ты пряталъ эти письма, когда ихъ было всего три. Теперь ты видишь, что я знаю все, касающееся тебя, что я имю власть надъ тобою, что ты ничего не можешь скрыть отъ меня. Я знаю о твоей любви…
У Реновалеса застучало въ вискахъ, и полъ зашатался подъ его ногами. Что за чародйство!.. Эта женщина обладала такимъ инстинктомъ, что обнаружила даже существованіе тщательно скрываемыхъ писемъ!
– Все это ложь! – закричалъ онъ энергично, чтобы скрыть свое смущеніе. – Никакой любви у насъ не было. Если ты читала эти письма, то знаешь не хуже меня, въ чемъ тутъ дло. У насъ чисто дружескія отношенія. Это просто письма полусумасшедшей подруги.
Больная печально улыбнулась. Въ начал это была дружба, даже меньше, нехорошее развлеченіе капризной бабы, которой нравилось играть знаменитымъ человкомъ и вызывать въ немъ юношескую страсть, Она хорошо знала подругу дтства и была уврена сперва, что дло не пойдетъ дальше. Ей было жаль только бднаго стараго графа, идіотски влюбленнаго въ жену. Но потомъ произошло что-то неожиданное, спутавшее вс ея расчеты и предположенія, что-то непонятное. Теперь Конча была любовницею мужа.