Оболочка разума
Шрифт:
– Я это скрываю от всех… Отвечаю за него на все поздравления, сама поздравляю, плачу взносы в союз…
Серебряные ложечки, изящные розетки… Тигриная шкура на лавке грустно свесила лапы… Дверь приоткрыта, чтобы видеть архитектора. И он посылает сюда свою добрую, всепонимающую улыбку.
– Убираться, наверное, трудно, – звякнул ложечкой доктор Петрович. – Столько полок…
– Что вы… – звякнула ложечкой она. – Это сейчас просто. Пылесосом за полчаса…
Нет, это, конечно, непростительная его слабость. Мужская белая рубашка с закатанными
Он-то думал про другую уборку – в спальне архитектора Бальчуриса. Но сказал о другом:
– Но все же книги должны быть поближе. Где-нубудь на расстоянии руки. А то пока лестницу, пока влезешь на потолок, то и читать раздумаешь…
Он говорил осторожно, так же, как и помешивал ложечкой в чашке, чтобы не вызвать звяк и не коснуться главного.
– А так экономится место, – сказала она, повторяя, как видно, один из постулатов архитектора Бальчуриса. – Сколько его под потолком пропадает… Мы просто привыкли размещать все в одном уровне. А есть варианты…
Она тоже говорила осторожно и тоже боялась звякнуть ложечкой.
– Может быть… – Он хотел сказать что-то вроде, что в этом может быть, сермяжная мужицкая правда. Но передумал. – В сущности, мы сами тоже вариант…
– Какой? – устало удивилась она.
– Может, и тупиковый… Это зависит от нас. Можем мы дальше развиваться или останемся… в нашем дремучем древнем виде…
– Почему дремучем? – спросила она.
– Ну… Может, медведей озарит сознание, и они опередят нас в развитии. Или лошадей. Природа ведь перебирала тысячи вариантов и видов, пока дошла до сознания. Может, еще не выбрала окончательно…
– Вы думаете? – заопасалась она.
Давно он не сидел в таком уютном зеленоватом свете, давно не пробовал янтарное варенье такой фигурной ложечкой. Давно его не слушали с таким наивным интересом. Дочки доктора Рыжикова тоже неплохо заваривали чай (не пора ли заменить граненые стаканы на что-нибудь приличное, подумал он сегодня), но как только он начинал говорить, их нахальные губы складывались в кривую ухмылку высокомерия и недоверчивости, особенно при Валере Малышеве. Даже у Аньки с Танькой. Вернее, особенно у них. Им казалось, что все, что он ни говорит, и все, что ни скажет в дальнейшем, – только о пользе овсяной каши на воде. А они уже выше этого.
А может, он сидел не потому, а потому, что ждал главного вопроса. А главный все не задавался. Все шло окольное.
– А почему? – поискал он, на чем бы нарисовать свою мысль. – Если мы выродимся или там эпидемия идиотизма… А это уже охватывало целые народы… Придется или кончать эксперимент, или искать замену…
– Эксперимент? – Она и удивлялась плавно, как бы замедленно.
– Ну а что же такое прийти от камня к мысли? Высечь из камня мысль? Например, ум хорошо – два лучше. Какой-то камень бросили в пробирку, начали раскалять, охлаждать, растирать в пыль, снова сплавлять… Пробирка огромная – миллионы галактик… Но я, наверное, вам надоел… – Он заметил, что разговорился как на операции.
– Нет… – сказала она и подлила чаю. – Но кто же элкспериментатор?
– Природа… – пожал он плечами. – Больше вроде некому…
…И умный, понимающе-значительный взгляд архитектора Бальчуриса.
Она тоже почувствовала его. И потеряла интерес к природе. И ко всему на свете. И только безнадежно спросила: «Ну как?..»
Картина, характерная для медио-базального поражения передних отделов мозга с явным вовлечением глубинных и боковых структур, должен был сказать доктор Рыжиков.
Поэтому вслух он сказал:
– Да как сказать…
– Скажите прямо, да и все, – с неожиданной твердостью предложила она. – Я, в общем, фабричная, выдержу…
Доктор Рыжиков только вздохнул, и в этом было все объяснение.
Она спокойным жестом убрала с чистого лба прядь теплых пепельных волос и посмотрела вдаль, в свое будущее, обозримое до тех пор, пока будет исправно работать сердечно-сосудистая система архитектора Бальчуриса, его печень и почки, селезенка и прочее.
«Но часто просим мы…» – вспомнил доктор Петрович назидательно поднятый палец старого фельдшера Рыжикова. Только что просим, сразу не вспомнил. Что просим-то?
Китайские фарфоровые чашечки и блюдца такие тонкие и издают такой интеллигентный звон…
– Мы сделали все, что смогли, – не нашел он ничего лучшего, чтобы сказать дальше. Кто-то здорово это придумал. Спасибо ему.
– Да… – сказала она, после чего оставалось только встать и откланяться. Доктору Рыжикову стало почему-то тоскливо. – А я послала заявку на конкурс…
Он понял, что не все потеряно. Еще минута-две у него есть.
– А какой конкурс? – осторожно спросил он.
– Международный… – сказала она. – Пришло приглашение. Очень красивый бланк. Закрытый конкурс. Я у него в конспектах разные черновики нашла… И заявку оформила. Чтобы не подумали, что он… Лучше б ее и не приняли. Теперь пришел ответ, что принята. Что теперь делать?
Конкурс оказался серьезный – на лучшую жилую и культурно-оздоровительную пригородную зону.
Доктор Рыжиков повертел заявку и так, и сяк. И приглашение тоже. Завистливо вздохнул. Повеяло дальними странами и городами.
– Вы уж простите контуженого, – попросил, поразмыслив. – Если с точки зрения изоляции пешехода от усиленного транспортного потока… Короче говоря, я ведь учился а архитектурном… Правда, полтора семестра…
– Правда? – не поверила она. – А почему…
– Перекинулся? – подсказал он. – Очень просто. За доппаек. В медицинском дополнительный паек давали к стипендии. Вот и продался…
Это замечательное простодушие обезоружило жену архитектора Бальчуриса.
– Ну вот… – воспользовался этим он. – Давайте сами нарисуем, вырежем макет из пенопласта… Эскизы и имя – его, оформление – наше… И посылаем… По-моему, справимся.