Оборванные нити. Том 1
Шрифт:
И снова Саблин вспомнил и несчастную Красикову, и отравившуюся зоокумарином детоубийцу.
Он перечитал массу литературы, просиживал все свободное время в библиотеках, искал, выписывал, сравнивал, обдумывал, консультировался с опытными педиатрами, завел несколько толстых тетрадей, в которые заносил и выписки из прочитанных книг, научных статей, авторефератов и диссертаций, собственные наблюдения и те сведения, которые получал во время консультаций. Отдельно, в небольшой тетрадке в твердом переплете, составил перечень вопросов, которые необходимо задать родителям погибшего ребенка, чтобы более или менее четко представлять, обоснован диагноз «синдром внезапной смерти» или нет. Во всех исследованиях описывались случаи, когда ребенок в возрасте до одного года умирал при полном отсутствии каких бы то ни было клинических проявлений
Для того чтобы чувствовать себя уверенно при выставлении патологоанатомического диагноза, Саблин в обязательном порядке просил родителей умершего ребенка ответить на ряд вопросов: какая была температура у ребенка за сутки до смерти; не вызывали ли к нему «Скорую» или «Неотложную» помощь за сутки до смерти; какие лекарства малыш принимал за сутки до смерти; не вызывали ли к ребенку врача в связи с тем, что он заболел, в течение последних двух недель; как чувствовал себя малыш в последние сутки жизни, не был ли вялым, не снизился ли аппетит, не стал ли вдруг беспокойным без явного повода, не появилась ли сыпь, кашель, насморк, понос, рвота, срыгивание. Некоторые родители отвечали четко и сразу, было видно, что они полностью в курсе того, как чувствовал себя ребенок, но встречались и такие, которые толком ни на один вопрос ответить не могли, и это поднимало в Саблине волну негодования и ярости. Таких родителей он готов был убить на месте.
Он тщательно и методично изучал присланные из поликлиник амбулаторные карты умерших детишек, чтобы найти в них необходимую информацию: наличие у ребенка пневмонии, ее распространенность, характер экссудата; наличие ОРВИ, экзантемных или кишечных инфекций. Изучение медицинской документации оказалось делом непростым: требовалось много терпения, внимания и усидчивости, чтобы разобрать быстрый корявый почерк, которым делались записи в картах. Но неожиданно для себя Сергей понял, что эта кропотливая работа доставляет ему удовольствие.
— Ты же прекрасный гистолог, — засмеялась Ольга, когда он поделился с ней своим удивлением. — Это значит, что ты человек усидчивый и способный к длительной концентрации внимания без ослабления его остроты, ты не устаешь от монотонной работы, более того, ты находишь в ней удовольствие. Поэтому совершенно естественно, что разбираться с документами тебе не в тягость. Иногда мне кажется, что ты напрасно перешел из гистологии в морг, твое место — за микроскопом, там ты приносил куда больше пользы. Подумай, может быть, тебе имеет смысл вернуться?
Но Сергей даже думать не стал. Его место — у секционного стола. Так он чувствовал. В этом он был убежден. Только работая в секционной, можно испытать удовлетворение от того, что ты — тот, кто нашел путь к истине и сумел защитить беззащитного и наказать виновного. Он отчего-то стеснялся говорить об этом Ольге, прикрываясь словами о научном интересе, о профессиональном росте и о прочих таких понятных каждому категориях. На самом же деле он не желал был «винтиком» в сложном многоступенчатом механизме поиска ответа о причинах смерти, он хотел быть Первым, Главным и Единственным — тем, кто увидит вскрытое тело, проведет исследование на макроскопическом уровне и сам примет решение, какой материал отобрать для дальнейших исследований, и сам сформулирует вопросы специалистам, и сам первым ознакомится с их ответами, и сам лично сделает окончательные выводы, которые и будут представлены следствию. Он не только не объяснял этих мотивов Ольге, он и самому себе стыдился их озвучивать и лукаво твердил какие-то пустые слова о реализации себя как специалиста.
Жене, однако, такая погруженность Сергея в работу нормальной не казалась. Чем больше времени он уделял изучению вопроса о диагностике детских смертей, проводя каждый свободный час не с семьей на диване перед телевизором, как мечтала Лена, и не в походах по магазинам и рынкам, тем чаще она ворчала, скандалила, выговаривала ему, требовала и плакала. Более того, она пошла примитивным проторенным путем, которым идут многие молодые (а порой и не очень молодые) женщины: в случае «неправильного»
— Ой, Сережка, ну что нашел в этой своей экспертизе? — она ласково прижалась к нему и игриво погладила по бедру. — Бросал бы эту работу и шел бы куда-нибудь, где можно хорошие деньги делать. Гинекологом, например, или стоматологом, сейчас богатых развелось — пруд пруди, и все хотят голливудскую улыбку. А еще лучше — пластическим хирургом, ты бы вообще миллионы зарабатывал. Ты бы озолотился! И мы бы пожили, наконец, как люди, в Турцию бы съездили все вместе, дубленку бы мне купили, а еще лучше — шубку натуральную. И сам бы оделся нормально. Может, даже на машину сумели бы быстро накопить. Представляешь, как было бы здорово: ты каждое утро подвозил бы меня к школе на машине! И Дашку в садик на машине возил бы. И раз в неделю мы с тобой ездили бы в магазин и на рынок и закупали бы продукты, чтобы каждый день мне с сумками не таскаться. Подумай, а?
Надо же, усмехнулся про себя Саблин, обе мои женщины — и Оля, и Лена — предлагают мне пути дальнейшей карьеры, и обе заканчивают свои выступления одним и тем же словом: «Подумай». Вроде бы похоже. А какая огромная разница! Просто два мира, даже не параллельных, которые никогда не пересекутся, а существующих в принципиально разных плоскостях реальности.
Лена, однако, не заметила его состояния, а молчание в ответ на свою тираду расценила как готовность подумать. Во всяком случае, в тот вечер она мужа активно поощрила, вероятно, полагая, что тем самым в очередной раз «даст понять»: если он начнет двигаться в правильном направлении и сменит специальность, выбрав что-то более доходное, то так — страстно, изобретательно и ласково — будет всегда.
Сергей поощрение принял с благодарностью, но при этом почему-то подумал: а так ли мне это надо? Неужели я действительно не могу без этого обходиться? Или я просто привык?
В середине декабря Сергей Саблин отметил день рождения — ему исполнился тридцать один год.
— Ну, Сережа, поздравляю тебя, — заявила утром теща Вера Никитична, — ты начал свой путь по четвертому десятку. Самый плохой возраст.
— Почему? — удивился Сергей.
Над своим возрастом он вообще никогда не задумывался, кроме того единственного года, когда закончил школу и ждал призыва в армию. Все остальное время ему было глубоко безразлично, сколько ему лет. Он в принципе знал, что в отличие от мужчин, женщины буквально трясутся над каждой очередной цифрой, обозначающей их возраст, и панически боятся старения и выхода из категории «молодых». О том, что четвертый десяток — плохой возраст, он слышал впервые.
— Четвертый десяток — это показатель всей жизни мужчины, — с видом знатока принялась объяснять мать Лены. — У астрологов считается, что к двадцати девяти годам мужчина должен полностью определиться со своей судьбой, с профессией, с семьей, то есть твердо встать на тот путь, по которому он дальше пойдет вверх. Если это случилось, то именно на протяжении четвертого десятка лет и будут видны результаты. Если результатов нет — стало быть, и на путь человек не встал. А коль не встал вовремя и не пошел правильным путем, то дальше от него толку уже не будет.