Обратная случайность. Хроники обывателя с примесью чертовщины. Книга вторая. Новеллы
Шрифт:
Выслушав эту историю, Татьяна грустно сказала:
– В моей школе многим ученикам требуется такая экскурсия.
Павел заметил:
– Татьяна не препод. У неё нет любимчиков, она не берёт взяток, и никому не кланяется. Давит авторитетом, но последнее время всё слабее. Новый директор её не жалует за отношение к нововведениям, и как бы ей не пришлось менять работу.
– Реформа образования, это явление природы и митинговать против неё всё равно, что митинговать против зимы. Кричи, не кричи, а морозы грянут. Смена социальной модели требует смены системы образования, и требование оставить советское образование в демократической России похоже на то, как если бы полковник, разжалованный в майоры, стал требовать для себя права носить папаху. Беда в том, что лучшее приходится менять на худшее, и что бы это затушевать, французскую ублюдочную систему образования, которую вводят в России, называют передовой и прогрессивной. Я хочу сказать, что с общей тенденцией бороться не собираюсь, а на частном уровне за место под солнцем для Татьяны Анатольевны можно и повоевать. Приготовьте мне кое-какие данные, а способ прижать вашего директора я найду.
Впоследствии он и в самом деле прижал этого директора, но это другая история.
*****************************************************************
История с Перелазовым? С Лучковым встретилась, а он, значит, так ничего и не рассказал. Вообще-то мужик он хороший, дай ему бог долгих лет. Время от времени я сталкивался с милицией, но мне везло на нормальных сотрудников, которых, надеюсь, как и везде большинство. Конечно, там работают и гады, а где их нет? Даже среди экскаваторщиков попадаются.
Ну, что ж! Перелазова уже нет, поэтому можно и рассказать. Этот вопрос долго мучил завуча Владимира Степановича. Он, слава богу, жив и относительно здоров. Года два назад мы с ним во дворце культуры в шахматы играли, вот тогда он и пристал, чтобы я всё рассказал. Ну, я ему и поведал, в чём там дело было. Поудивлялся он и говорит:
– Что ж ты, паразит, раньше молчал? Мы с учителями чуть не свихнулись от любопытства. Ведь не догадывались, а знали, что ты им какую-то свинью подложил, в этом своём стиле.
– Нельзя было. Слово давал.
– Вот такие нервомотатели и запоминаются. Тысячи учеников в памяти бледными тенями, а тебя помню как вчера. И не я один. Позвоню в Москву Адели Михайловне. Расскажу. Уж она-то тебя не забывает, всегда спрашивает.
История занятная. Мистики в ней не было, просто я тогда Перелазова здорово перепугал. Он потом в отместку ябедничал на меня учителям, и вообще. Заварил эту кашу Лучков, почему и молчит как рыба. Он тогда участковым был, но ещё молодым и рьяным. Я тогда как раз из начальных классов перешёл в пятый класс, и учителя меня ещё не знали. Но это было недолго.
Лучкову поступило заявление по поводу варварски изрезанной волейбольной сетки от гражданки по фамилии Нищеброд. Начав разбирательство, Лучков первым делом спросил у гражданки, кого она сама подозревает в злодеянии, и в ответ получил мою фамилию. Якобы мною сделано это из мести.
Нищеброды жили на нашей улице, и возле их двора была организована волейбольная площадка, где их взрослый сын Лёша с приятелями растягивали настоящую магазинную волейбольную сетку, и стучали по мячу. Нам, пацанам помельче, тоже хотелось настоящего волейбола, но поиграть с сеткой перепадало не часто. В тот день взрослые ребята освободили площадку, и мы решили поиграть. Сетка висела высоко, не по нашему росту, и решено было немного её приспустить. С этой целью я залез на столб, но вышла тётка Тося Нищебродиха и всех прогнала, а меня перетянула хворостиной. Мы ушли, а после сетка оказалась изрезанной, а поскольку мне досталось больше всех, то и подозрение пало на меня. На самом деле я ни сном, ни духом не ведал о происшедшем, и мы с Максимом ещё только строили планы мести дурной бабе, но Лучкову подозрения показались основательными. И на своём казённом мотоцикле он отправился меня искать. Поиск был недолгим, так как он сразу на меня и наткнулся. Я шёл по улице домой, а он, увидев мальчика, остановился, заглушил мотоцикл и окликнул меня. Я подошёл ближе, и он спросил, не знаю ли я Родиона Коновалова. Я сказал, что знаю, так как я он самый и есть. Лучков предложил прокатиться в одно место для беседы. Я не стал возражать, совесть у меня была почти чиста, прокатиться на мотоцикле выпадало не каждый день, и он отвез меня в отделение.
Сейчас такое не может произойти в принципе. А тогда, в начале шестидесятых, порядки были простые, и в чём-то даже патриархальные. И был один нюанс – наследие войн. Оружие и боеприпасы вовсе не были диковинкой, и порой лежали буквально под ногами, только копни. Помню, как-то пошло увлечение оружием, и все ребята принялись выстрагивать деревянные сабли и винтовки. Я тоже этим занялся. Баба Фрося заинтересовалась, чего это я делаю из палки. Я объяснил, что саблю. Она сказала: – «И-и, баловство», и полезла на горище. Покопавшись там, достала откуда-то и вручила мне настоящий кавалерийский клинок, острый как бритва. Он стал предметом зависти не только одногодков, но и взрослых мужиков, которые часто просили обменять его на что-нибудь, но я не поддавался и воевал этим клинком с татарником. Отдав клинок, баба Фрося пообещала, что когда вырасту, она покажет зарытые в огороде пулемёт и три винтовки с патронами. Она не совсем привыкла к тому, что войны закончились, и сказала:
– Когда придут, будет, чем отбиваться, а у тебя Радивон глаз верный.
– Кто придёт?
– Хучь кто. Кадеты, а може красные, або немцы. Все ироды.
Эта атмосфера была для меня нормальной.
В тот день я возвращался от Коли Гарбуза, очень далёкого родственника, парнишки немного старше меня. Он с утра зазвал меня показать пистолет. Это был немецкий «Вальтер» небольшого калибра, вполне годный для стрельбы. Были и патроны. Где он его достал, не знаю, пронырливый был. Мы долго изучали его, любовались, и я предложил пострелять. Но Коля был осторожен:
– Народу вокруг много, да и мать, если услышит, то палки даст и заберёт.
Можно было бы сходить в какое-нибудь безопасное место, но в тот день по какой-то причине Колю со двора не выпускали. У меня дома таких проблем не было, возле речки было пустынно, и я выпросил этот пистолет с четырьмя патронами, чтобы пострелять. Коля дал с условием вернуть на следующий день, и естественно, не болтать.
И вот, в предвкушении испытаний, с Вальтером за пазухой, этим пятнышком на моей совести, иду домой, а тут Лучков. Пазуха, это универсальный карман из рубахи или майки, куда можно уложить неимоверное количество всего, но для её создания необходима хорошая подпояска. Можно было ходить в трусах и босиком, но добрый кожаный ремень был обязательным элементом одежды. Имелся он и у меня, а при моём худощавом сложении засунутый за него пистолет был незаметен. Обыскивать же меня милиционерам не пришло в голову, так как в сатиновой «шведке», полотняных штанах и босиком, я был весь на виду. Да и выражение лица у меня было простецкое, если не сказать туповатое. И начался этот знаменитый допрос.
Самое интересное то, что весь допрос я не имел никакого представления о том, в чём собственно дело, так как ранее ничего не слышал про изрезанную сетку. Лучкову же моё незнание представлялось уловкой. Он не понимал, что попал на педанта, и мои ответы считал проявлением хитрости. Дело происходило в комнате со столом посередине недалеко от поста дежурного, который всё слышал, и по мере возможности помогал Лучкову. Строго глядя на меня через стол, Лучков сказал:
– Я буду задавать вопросы, а ты, Родион должен правдиво и честно отвечать.
– Я брехать не умею, любой скажет.
– Что ты делал вчера?
– Когда именно?
Лучков, привыкший иметь дело с изворотливым элементом, решил начать издалека, в надежде, что я сам проболтаюсь. Точное время преступления не было известно, Лучков задумался, и велел рассказывать про весь день, рассчитывая поймать на нестыковках. Я переспросил:
– С утра, или когда проснулся?
– А ты что, утром не спал?
– Нет, я на рыбалке был. Клёва никакого, я удочки смотал и часов в семь домой приехал. Молока попил, и спать завалился. Приснилось мне…