Обратная сторона радуги
Шрифт:
— Простите, — снова ответил он и, пропустив беленького старичка, чем-то похожего на отца, сунул руки в карманы плаща и, сгорбившись, стал подниматься по ступенькам, от которых пахло краской и цементом после недавнего ремонта. Я мешаю людям... Чепуха. Я мешаю... Вадиму хотелось догнать старичка и заглянуть ему в рассерженное лицо; может быть, в его чертах, в извилинах морщин он найдет хотя бы намек на то, что мучило его все эти годы, но мысль о том, что и здесь он тоже, пожалуй, опоздал, как опоздал там, на площади, и еще когда-то, значительно раньше, остановила его, тем более что старичка действительно уже не было на лестнице, ни у окон, где клиенты оформляли заказы на переговоры или меняли монетки для автоматов. Вадим вошел в кабинку.
В то лето их строительный отряд работал в деревне. Строили школу. Вернее, достраивали. Сдать ее нужно было к началу учебного года, спешили и на одном из собраний решили: работать по двенадцать часов в сутки. Прораб вначале запротестовал, но его убедили, что если работать по восемь или даже десять часов, то к первому сентября
объект они не сдадут.
— А пупки не развяжутся? — поинтересовался, соглашаясь с ребячьими расчетами, прораб.
— Не развяжутся, — угрюмо ответили уставшими голосами студенты, и больше прораб разговорами о двенадцатичасовом рабочем дне их не теребил.
Вечером, возвращаясь из столовой, валились на раскладушки и засыпали прежде, чем касались головами подушек. По выходным отдыхали: до полудня спали, потом половина отряда уходила на речку, а половина, пообедав, снова погружалась в сон.
Однажды в очередное воскресенье их разбудил председатель колхоза и попросил хотя бы до обеда поработать на сене. Разбудил ни свет ни заря, и поэтому некоторых пришлось поднимать с постелей вместе с подушками, а двоих и вовсе оставить.
— Ладно, оставьте их, — сказал командир отряда, когда побежали уже за ведрами с водой, — пусть спят.
Вадим и еще двое ребят попали на стоговку. Их высадили в поле за фермой, а остальных увезли на дальние луга.
— Ну, студенты, не подведите, — сказала им бригадирским голосом высокая смуглая женщина, стоявшая возле начатой скирды. — Наш батальон, как видите, женский — тяжело. Так что надеемся на вашу мужицкую силу. Мы вас для этого у председателя и просили. Чтоб поздоровше да поухватистей выделили...
— Это в каком смысле? — спросил кто-то из ребят, и в пестрой женской толпе сразу отозвались хохотом.
— Вот черти языкастые!
— А востры ли на работу?
— В каком, говорите, смысле? — переспросила бригадир и стала не спеша перевязывать платок, потуже стянула зеленые выгоревшие косячки под тяжелым узлом на затылке. — А вот, ребятки, в каком: видит вилы, с длинными что черенками? Ну так вот, станете внизу и будете подавать сено вверх. Понятно? Работа самая тяжелая.
— Что ж у вас в колхозе стогометателя нет, что ли?
— Есть стогометатель, как же нет. Только один в пойму уехал, там самый покос у нас, а другой поломался. Все? Вопросов больше нет?
Они стояли внизу, брали сено на вилы и большими охапками подавали наверх, там женщины ловко принимали их тяжелые навильники и укладывали, прихлопывая и поправляя граблями, подзадоривая студентов:
— Давай-давай, ребятёшь!
— Не скучай, веселей подавай!
— Будет теперь что вспомнить! А то в деревне пожили, а на сенах и не побывали бы!
— Девкам своим городским расскажете, как сено в деревне сладко пахнет!
— Так ведь и девки наши слаще городских!
— Верно, слаще! Гладкие да румяные!
Работали с азартом. Вначале было тяжеловато, но потом появилась сноровка, кое-что подсказали женщины; нужно было просто поудобнее взять очередной навильник, чтобы не рассыпать на подъеме, и не спеша поднимать его вверх, плавно перехватывая по гладкому отполированному мозолистыми крестьянскими руками черенку, к скирдоправам, а уж они знают свое дело.
Когда солнце поднялось высоко над полями и зависло там, поднимая зноем острые гвоздики пробивающейся из-под сухой дебелой кошенины робкой отавы, к стоговщикам свернула с большака машина и запылила по проселку, подпрыгивая на ухабах и гремя бортами, будто там везли дрова.
— Бабы! Ба-бы! — закричали сразу сверху несколько голосов. — Никак харчи везут!
— Везут!
— Эй, ребята! Бросайте вилы, ловите нас!
— Расстаралась она, ловите ее, метлу раздерганную! Им для ловли помоложе надо!
— И то правда, подруг.
— Рты-то не больно разевайте — не телевизор. Стали тоже...
Молодые с визгом, а пожилые молча съезжали по крутому боку скирды и потом, оглядываясь на парней, проворно выбирались из копешек рыхлого сена, которое не успели подать наверх, торопливо поправляли подолы и платки и тихонько посмеивались друг над дружкой.
— Галя! Ну, не бойся же! — Бригадирка выбирала из складок платка цепкие сенины и пристально смотрела на вершину скирды: там стояла девушка, точно так же, как и она, повязанная платком и такая же смуглая, она уже раза три подходила к краю и все никак не решалась броситься вниз вслед за другими.
Вадим зашел за скирду, он видел над собой лишь наплывающие белые перья облаков и время от времени выглядывающую смуглую головку девушки, крикнул:
— Не бойтесь! Прыгайте! Прыгайте — я поймаю!
— Прыгай, Галька! — закричали ей снизу сразу несколько голосов.
— Сигай, девка! Эх, душа куриная!
— Давай, Галинка! Не робей! Они, видать, и вправду ребята ничего — ухватистые!
Так же дружно рассмеялись.
— Мама! — крикнула девушка, и в этом ее «мама» слышались беспомощность и вопрос.
— Давай уж, не съест, поди, — сказала бригадирка и строго посмотрела на Вадима. — Гляди, студент, не урони мне девку. Раз напросился, гляди...
Он кивнул и почувствовал, что краснеет.