Обратная сторона радуги
Шрифт:
Ойкнув, девушка скользнула по крутобокой скирде, только ветер зашумел в ушах. Вадим отступил на шаг и ловко поймал ее, легкую, как ракитовый листочек, или ему так показалось от прилива сил. Горячие руки уперлись ему в грудь.
— Ну? — надломила она бровь.
— Легкая какая. Как перышко, — шепнул он, опуская ее на землю; он не спешил ее отпускать, и она это чувствовала и не знала, как вести себя. — Совсем, что ль, мать не кормит?
— А хоть и не кормит! Тебе-то что? — Но сказала уже не с той решительностью и отчаянием, которое мгновение назад светилось в ее глазах и с которым она вначале пыталась оттолкнуть его.
Он улыбнулся и почувствовал, как задрожали у него губы. Она тоже покраснела и, догоняя женщин, взволнованными быстрыми пальцами стала поправлять сбившийся на глаза платок, повязанный наглухо, чтобы уберечься от половы. Он смотрел ей вслед, на веселую игру пяток и ягодиц, и внутри у него рождался восторг, в нем все дыбилось и замирало, радостно и беспокойно. Это было начало, такое с ним случалось уже не раз. А, будь что будет, подумал он.
— Вадь, а девчонка — ягодка!
— Зато мамаша — старая крапива...
— Вот тебе, братцы, и образчик сельской красоты.
— Да не смотри ты на нее так, а то все испортишь.
Все трое рассмеялись.
За обедом бригадирка долго и пристально глядел на дочь. Девушка, опустив длинные черные ресницы, хлебала щи из глубокой алюминиевой чашки и изредка поднимала глаза на студентов, сидевших неподалеку и усердно работавших ложками.
— Пелаге-ия! Слышь ты, Пелагея? — словно запела, заговорила самая веселая из стоговщиц круглолицая Клавдия. — Ты не жалей, подлей-ка мужикам нашим. — И посмотрела на них, как на своих сыновей, которых долго ждала домой и вот наконец дождалась. — Подлей молодцам.
— И вправду, Палаш, подлей ребяткам, — поддержала Клавдию сухощавая, с
большими смуглыми руками и таким же смуглым и большим морщинистым лбом старуха
Ганка. — Школу делают, вон как, днями и ночами стараются. Исхудали.
— Так на ночной работе и кони худают! — поджег кто-то.
Вокруг засмеялись.
— Да погуще подлей, с мясом, — будто и не слыша ни смеха, ни новых подначиваний, говорила стряпухе старуха Ганка. — Мужиков всегда кормить хорошо надо.
— А я что, отказываю, что ли? — взвилась Пелагея, которая все это время сидела возле термосов и, блаженно глядя вдаль, будто утопив там свои глаза, и покусывая травинку, думала о чем-то.
Потом, подавая охапки наверх, Вадим случайно услышал разговор Клавдии и бригадирки.
— Да ну их, таких женихов.
— А что ж еще надо? Красивый, умный. И не пьет, поди. Вон как смотрит на нее, — насмешливо говорила Клавдия. — Нет, Валентина, девку ты зря обидела.
— Ничего.
— Да как ничего. Вон, поглянь-ка, до слез добралась.
— Успокоится.
— Успокоится-то успокоится... Только, подруга, вот что я тебе скажу: выросла Галя твоя, красавица стала, вот-вот заневестится. Это, девка, дело такое, что не отложишь, не запретишь. Вспомни, как сами-то, а? — И захохотала, легко, беззаботно, так, должно быть, смеялась она лет двадцать назад.
— Смейся... Легко тебе говорить: у тебя, Клавдия, парни одни, с ними все легче. А у меня одна-одинешенька — доченька. Вот и подумай, как тут поступить.
— А, перестань. Что зазря голову морочить и сердце рвать? На девичьи ворота крючка не приделаешь. — И опять захохотала.
— Во, хохочи, дура. Я к ней с сердцем, а она...
— Я ж тебе говорю — перестань. Наше бабье дело такое...
— Какое же?
— А такое, что все до поры до времени. И как подойдет оно, то время, про которое в песнях поют да в кино показывают, так сразу и бросаемся в этот омут, да еще с закрытыми глазами. — Клавдия сказала еще что-то, чего Вадим уже не расслышал. Говорила она лениво и устало, словно все уже знала наперед, а потом снова рассмеялась, словно выпустила свой раздольный голос на волю.
А что может быть между нами, думал он, напрягаясь под очередной охапкой и чувствуя, как ломкие колючие сенины сыплются на плечи, на руки и грудь, прилипают к потной коже, щекочут. Что может быть? То, что было уже не раз? То, что было уже не раз...
Вечером, когда завершили наконец высокую, как башня, скирду, Клавдия подошла к Вадиму, грубовато толкнула его в бок и сказала громко:
— А вилы, Валентина, вам парень поможет отнести
Он шел, взвалив вилы на плечи, и смотрел, как играют на смуглой Галиной щеке розовые блики уходящего за лес солнца. Один раз он споткнулся о камень и чуть не упал, уронив при этом с одного плеч двое или трое вил. Шедшие впереди оглянулись; девушка буквально встрепенулась, шагнула к нему, но вдруг остановилась, не зная, как поступить дальше, а мать спросила, не помочь ли.
— Нет-нет, что вы! Я донесу. — В голосе его был почти испуг, он и сам почувствовал это и еще сильнее покраснел.
Галя тоже начала краснеть.
— Ну, гляди, — сказала бригадирка, и Вадим заметил, как она мельком взглянула на дочь.
Потом они свернули на другую улицу, дома здесь стояли реже, просторнее. Запахло бузиной и крапивой. Остановились возле калитки, с обеих сторон заросшей смородиной и георгинами. За калиткой угловатой глыбой чернел в поздних сумерках приземистый и, по всему видать, старый дом. Окна слепо поблескивали темными стеклами, отражая последние закатные отсветы и белесый некрашеный штакетник, и от этого дом казался нежилым и заброшенным.
— А бабушка, видно, Ночку к реке погнала, — сказала Галя тихим голосом; сказала она матери, а оглянулась на Вадима, стоявшего чуть поодаль.
Черенки вил давили Вадиму плечо, он терпеливо ждал того момента, когда можно будет их сбросить на землю, чтобы наконец разогнуться, вздохнуть с облегчением и подумать о том, что вот и прошел этот трудный день, очень непохожий на другие дни, но, когда она заговорила, мельком взглянув на него через материно плечо, Вадим словно позабыл о тяжести в натруженном плече и готов был еще сколько угодно стоять так возле калитки и слушать, слушать ее голос и ждать ее взгляда. Ведь она оглянется, думал он, обязательно оглянется. Ну, оглянись, оглянись же, оглянись. Она оглянулась, повела долгим взглядом темных неторопливых глаз, и — или это ему просто показалось в сумерках? — улыбнулась. Он вспомнил ее горячие руки, упершиеся ему в грудь. Ее слова. Голос. Он представил то, может быть у них немного погодя, ведь все шло так, как он задумал и как было уже не раз. Если она улыбнулась, то какие могут быть сомнения? И все же он усомнился: а может, я слишком вульгарно понимаю и воспринимаю все, что происходит и что может произойти между нами? Но сомнение длилось всего несколько мгновений.
— Кидай их тут, окаянных, — сказала бригадирка и, не дожидаясь его, взяла трое вил с одного плеча, перекинула их через высокий штакетник; вилы звякнули и легко вошли в землю, отволгнувшую от выпавшей за ночь росы. — Все жилы за день вытянули.
То же самое он сделал с остальными.
— Галя.
— Что, ма?
Мать немного помолчала, видно, подбирала слова.
— Угости парня молоком.
— Нет-нет, что вы! Спасибо!
— Проходи, проходи, чего уж... Где смелый... Галя! Кружка большая под марлей!