Обратный перевод
Шрифт:
Совсем напротив, в эволюции своего творчества Гоголь занимается, пожалуй, изгнанием из своих произведений всего того, что вошло в них из круга западной литературы. А то, что вошло, было вполне реальным. Такова, к примеру, в «Арабесках» (1832) форма целого — соединенного из рассказов, очерков, как бы научных статей. Была реальностью и полистилистика, которая пошла на пользу реалистическому стилю, пока его вырабатывал Гоголь. Г. А. Гуковский очень красочно называл это так: «многотональность, переходы стилевого колорита Гоголя», его «стилистическая полихромность» [53] ; чересполосицу перебивающих друг друга стилей (то, что подсказывалось эпохой) Гоголь обращал в непрерывность, в переход, и в этом как раз состояло стилистическое своеобразие гоголевского шедевра — первого тома «Мертвых душ».
[53]
Гуковский Г. А. Цит. изд. С. 257.
В
Откуда же в этом произведении берется возможность органической, единой, цельной формы? В чем ее исток?
Ее исток, несомненно, в том самом, чего так недоставало немецким и многим другим европейским писателям. Это — субстанциальная действительность, единое, цельное, неразложенное бытие народа в его истории и в его ожидании грядущего.
Этого таки недоставало немецким писателям, которые в свою после-классическую и послеромантическую эпоху (бидермайер) вынуждены были пользоваться руинами философски опосредованной внутренней формы, равно как развалившимися фрагментами риторического слова; не было ни возможности, ни слишком большого желания погружаться в гущу народной жизни и не было возможности увидеть в ней начала лучшего будущего.
Органическая цельность гоголевской поэмы находится в полном соответствии с реалистическим открытием субстанциального бытия народа. Эта действительность заключила в себе для Гоголя смысл и красоту,
5.
Иным произведениям мировой литературы не везло на читателей, и они то полвека, а то и целый век ждали своего адекватного прочтения.
«Мертвым душам» Гоголя, напротив, очень повезло с самыми первыми читателями и уже не так везло впоследствии.
Среди первых отзывов на поэму Гоголя была статья К. С. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя: Похождения Чичикова, или Мертвые души», опубликованная в 1842 году и теперь дождавшаяся своей перепечатки [54] .
[54]
См.: Аксаков К. С., Аксаков И. С. Литературная критика / Под ред. H. Н. Скатова; Сост. А. С. Курилов. М., 1982.
Нельзя не восхищаться глубиной провидений Аксакова — читателя гоголевской поэмы. Он, во-первых, сразу же увидел подлинные горизонты созданного Гоголем. Сравнение с Гомером у Аксакова обоснованно и доказано: при всем различии содержания, что очевидно [55] , поэма отмечена гомеровским даром — «тот же глубокопроникающий и всевидящий эпический взор, то же всеобъемлющее эпическое созерцание» [56] . Аксаков был далек от того, чтобы отождествлять гоголевский мир с гомеровским: нет, он ясно видел «мелочность» «лиц и отношений», изображенных в поэме. И однако прекрасно замечал то преображение, которое испытывает русская действительность в поэме: «как могущественно выразилось то, что лежит в глубине, то сильное, субстанциальное, вечное, не исключаемое нисколько предыдущим* [57] (речь идет о конце первого тома). Аксаков раскрывает и суть этого преображения: «все стороны, все движения души, какие могут быть у какого бы то ни было лица, все не пропущены его взором, видящим полноту жизни; он не лишает лицо, отмеченное мелкостью, низостью, ни одного человеческого движения; все воображены [58] в полноте жизни; на какой бы низкой ступени ни стояло лицо у Гоголя, вы всегда признаете в нем человека, своего брата, созданного по образу и подобию божию» [59] ; «всякая вещь, которая существует, уже по этому самому имеет жизнь, интерес жизни, как бы мелка она ни была, но постижение этого доступно только такому художнику, как Гоголь» [60] .
[55]
См. там же. С. 143.
[56]
Там же. С. 142.
[57]
Там же. С. 145.
[58]
Очень интересно, в каком смысле следует понимать это слово — в смысле воображения-фантазии или, скорее, в смысле немецкого «eingebildet» («встраивания в образ»), что нередко в эпоху немецкой классической философии, у Шеллинга, Зольгера
[59]
Там же. С. 147.
[60]
Там же. С. 144.
Не был загадкой для Аксакова и источник гоголевского стиля, или слога, как писал он. Он понимал, что слог коренится в «общем духе» произведения, что он продиктован, сказали бы мы, внутренним содержанием, целостным замыслом («внутренней формой»): «Пора перестать смотреть на слог, как на какое-то платье, сшитое известным и общим для всех образом, в которое всякий должен рядить свои мысли» [61] .
Не
[61]
Там же. С. 146.
[62]
Там же. С. 145.
Можно было бы прямо сказать, что статья Аксакова, при всем своем небольшом объеме, представляет собой конспект полноценного и всестороннего исследования гоголевской поэмы — конспект, не утративший своего значения и для наших дней, несмотря на некоторую старинность «слога». Мешает признать это, пожалуй, лишь одно немалозначительное обстоятельство — резкая полемика В. Г. Белинского с этой статьею.
Причины этой полемики — общеизвестны; однако, имея перед собой непререкаемый авторитет Белинского, наши исследователи проявляют известную робость, как бы боясь уронить этот авторитет, — тогда как, на наш взгляд, назвать ясно причины разногласий Белинского и Аксакова значит лишь укрепить авторитет Белинского. Это не трудно сразу же показать.
А. С. Курилов, автор вступительной статьи к названному новому изданию статей братьев Аксаковых, так объясняет причины выступления Белинского против статьи Аксакова: «В условиях литературно-общественной борьбы 40-х годов русской литературе нужен был не просто реализм, не спокойное “созерцание”, а реализм критический, судящий, выносящий приговор, поэтому великий критик выступил против акса-ковской теории, которая представляла собою не что иное, как учение о беспристрастном художественном реализме, уводящем писателей от оценки окружающей действительности» [63] .
[63]
Там же. С. 27.
Этими словами А. С. Курилов очень четко формулирует взгляд Белинского на реализм. Великий критик на деле обладал не просто острым критическим суждением, но и крайне редким для критика свойством — провидением тенденций развития литературы, таким критическим чутьем, которое, можно сказать, шло даже впереди реально достигнутого литературой в ее развитии, обгоняло ее и направляло ее именно в ту сторону, куда она и двигалась. В созданиях своих современников, в том числе и в созданиях Гоголя Белинский очень ясно видел черты, особенности, самую суть зрелого русского реализма середины и второй половины XIX века. Это само по себе почти беспрецедентное критическое достижение! Но нам сейчас не трудно убедиться в том, что реализм Гоголя существенно отличался от такого позднейшего реализма (об этом речь шла выше) и что позднейший реализм утратил некоторые из важнейших свойств реализма гоголевского, приобретя взамен этого большую аналитичность, критичность взгляда. Утратил, в частности, ту целостность взгляда, которая позволяла извлекать высшую красоту из самой же ничуть не прикрашенной реальности, и видеть субстанциальное единство русского народа.
Белинский же, устремленный вперед, в будущее, не видел этих не важных для него качеств гоголевской поэмы — видел часть вместо целого, видел тенденцию развития метода, метод как тенденцию, а не как осуществление. С этих позиций он и вел свою полемику против Аксакова, утверждая, например, что в «Мертвых душах» жизнь «разлагается и отрицается», что заведомо неверно. Наш же современный литературовед, находясь под впечатлением личности Белинского, весьма неверно передает смысл критической статьи Аксакова о «Мертвых душах» — достаточно заглянуть в ее текст, чтобы убедиться в том, что в ней нет «учения
о беспристрастном художественном реализме», который уводил бы писателей от оценки действительности: Аксаков не раз писал об этой действительности в «Мертвых душах», его слова судят эту действительность и предполагают тем самым критическое суждение о ней в самой поэме. Не заметить этого можно только по инерции — будучи только уверенным в совершенно абсолютной правоте Белинского. Но могла ли быть в этой конкретной ситуации правота абсолютная? Ведь если великий русский критик стремился углубить русский реализм, а это, верно, была назревшая и актуальная задача литературного развития, то он, естественно, не мог замечать того, что, должно быть, показалось бы ему каким-то парадоксом — именно того, что Гоголь сурово судит русскую действительность, а вместе с тем в ней же находит истину и субстанциальность. Аксаков же, который смотрел на поэму Гоголя не столь динамически, то есть не рассматривал ее в свете того русского реализма, который в это время лишь складывался, Аксаков, который рассматривал поэму, скорее «статически», именно поэтому мог отчетливо осознать, что «мелочность предыдущих лиц и отношений», то есть обрисованных в поэме персонажей и ситуаций, ничуть не препятствует утверждению «сильного, субстанциального, вечного».