Образы детства
Шрифт:
На поиски стихов ушло все утро. Некий просвещенный друг, которому ты в конце концов позвонила, дал ему название «Песнь каменщиков», хоть и неверное, но все ж таки придавшее твоим изысканиям нужное направление: под заголовком «Символ» оно открывает цикл «Ложа» и, таким образом, действительно представляет собой песню «вольных каменщиков», масонов, а вдобавок — это был самый большой сюрприз-в нем есть еще две строфы, тебе как бы и неизвестные: «Путь к посвя-щенью / Равен земному...» И так далее. (Вот почему ты не смогла найти его по первой строчке!)
Всему свой черед, как сказала бы Шарлотта Йордан. Тише едешь-дальше будешь. О чем же повести речь — о синем томике или сначала о ноже? Сначала отправимся по следу ножа, вместе с обозом, по деревням. На свете куда больше
Нелли обосновалась поблизости от заднего борта на одном из мешков с йордановскими постелями, который со временем стал твердым как камень. С этого места можно было смотреть наружу в целлофановое окошко, вставленное в откидной брезентовый борт. Серые снеговые тучи, голые ветви вишен и яблонь на обочинах и лишь изредка кусочек самой дороги. Одер остался позади, и все облегченно вздохнули: между ними и предположительно наступающим врагом пролегла широкая река, уж ее то русским явно нипочем не одолеть.
На исходе первого дня у Зеловских высот всем велено вылезти — для облегчения кузова — и помочь толкать машину. Мерзлый снег под ногами, дорога скользкая, как каток, забитая обозами беженцев. Треклятая машина, для которой этот подъем при нормальных погодных условиях вообще не составил бы проблемы, упорно не трогается с места. Нелли ненадолго стряхнула одурь и увидела, что творится на дороге. Увидела нелепую сутолоку, которая только пуще стопорила движение. Груды нелепого домашнего скарба в крестьянских телегах- -верный признак, что все были на грани смятения, чтобы не сказать, безумия. К тому же навстречу, внося неразбериху в поток беженцев, шли мелкие подразделения вермахта: а что, собственно, солдаты думали предпринять там, на Одере?
В конце концов какой-то вермахтовский грузовик помог им одолеть Зеловские высоты, затем была дана команда «по местам!», и Нелли опять взгромоздилась на мешок с постелью. Вот так бы и ехать, дальше, дальше, все равно куда. И чтобы не останавливаться и ничего больше не видеть. Впоследствии, когда пути Шарлотты Йордан и отто-бонзаковского грузовика сопоставили по времени, оказалось, что они уже в Зелове разминулись буквально на несколько часов: вернувшись из казарм, Шарлотта еще раз варит дома на плите кофе — у нее было припрятано немного натуральных зерен,— потом, как и договаривались, приходит ее брат Вальтер. Последняя трапеза вдвоем на кухне, бутерброды. Для каждого по нескольку бутербродов в портфель — это единственный багаж, который они берут с собой.
Ибо пора уходить. Сигареты —они оба не курят — сослужили свою службу, водитель последнего почтового фургона, спешащий в Кюстрин соглашается их подвезти. Сажает в машину. Это уже за Фитцем. Шарлотта уже все ноги стерла. В глубине души каждый думал о том, что за Одер им, скорей всего, не уйти, что они будут отрезаны от своих семей. Позднее оба признаются себе, что оценивали ситуацию совершенно трезво.
Почтовый фургон довозит их только до Кюстрина. Глубокая ночь, а на улицах довольно много людей. Шарлотта принимается задавать свои два вопроса: не появлялся ли здесь эшелон с пленными французами и не проезжал ли грузовик фирмы «Отто Бонзак и К°». На первый вопрос ответы были сплошь отрицательные (Бруно Йордан уже второй день находился в плену), а на второй вопрос, наконец-то; Да, проезжал, в сторону Зелова.
Шарлотта с Вальтером добрались до этого городка утром, а грузовик, который они искали, всего часом
Ночью, кстати, толком поспать не удалось. Солома на полу — это еще полбеды. Куда хуже было стремительное падение нравов, заявившее о себе громкими сварами. Нелли и ее родичи были беженцами-новичками; они еще не усвоили высший закон беженской жизни: заняв сухое и теплое место, ни под каким видом не позволяй себя оттуда согнать. «Усишкину» деду, у которого вечно капризничало пищеварение, и вся родня об этом прекрасно знала, не мешало бы, конечно, устроиться поближе к двери, чтобы в случае чего быстро добежать до уборной. Но возле двери разместились товарищи по несчастью из восточных областей рейха, и переговоры с ними оказались безрезультатными; вот дедуня и перешагивал всю ночь через эту компанию, пока они не начали браниться на своем тягучем западнопрусском диалекте. Тетя Лисбет вознегодовала, что какие-то пришлые смеют костерить ее отца, и принялась отругиваться. А тут еще «усишкин» дед подлил масла в огонь, довольно резко одернул родную дочь и тем возбудил первый из великого множества скандалов, которые мало-помалу обнажили всю семейную подноготную и не раз заставляли Нелли, с тяжелым сердцем, но внимательно все это слушавшую, думать: вот оно, значит, как.
Вот, значит, как оно было. Хватит затыкать мне рот! — крикнула тетя Лисбет отцу. Это я в детстве тряслась, когда ты пьяный (Лисбет! — увещевала золовку тетя Люция Менцель. Опомнись!), да-да, пьяный являлся домой. И невесть что вытворял! —Лисбет, дочка! —это уже «усишкина» бабуля, привстав на соломе. — А ты вообще помалкивай, откуда у тебя шрамик на лбу, ну-ка, скажи! Вот именно, от осколка керосиновой лампы, которой в тебя собственный муж запустил! — О господи, ну что ты такое городишь.
Этот шрам Нелли прекрасно знала, частенько водила по нему пальцем; Откуда он у тебя? — Ах, детка, да мало ли что случается! — Вот, значит, как оно было.
Из Зелова выехали на Врицен. Мама же с дядей Вальтером, то ли неправильно рассчитав, то ли соблазнившись попутным транспортом, очутились на развалинах Берлина, а бонзаковский грузовик выбрал путь севернее, в объезд.
Если поднять голову, твой взгляд падает на старинную гравюру с видом города Л., недавний подарок одного из друзей. Изображает она силуэт города с того места, откуда открывается самая красивая панорама,—из заречья. Важные постройки, чьи контуры видны на гравюре, обозначены буквами от А до L. А — это «Трактир»; В—«Мельничные ворота»: D — «Красильня». Буквой С обозначена синагога. Высокая, без звонницы, крыша синагоги выступала, оказывается, из общего рисунка городских кровель между Мельничными воротами и Е, то бишь церковью девы Марии. Таким образом, тебе удается определить приблизительное расположение этой постройки, и задним числом ты вынуждена сказать себе, что во время той поездки, в июле 1971 года, искала ее остатки, вернее место, где она когда-то стояла, совсем в другом районе. Воскресным утром —уже расплатившись в гостинице-вы тогда еще раз медленно-медленно объехали улочки между вокзалом и Рыночной площадью, те улочки, где ты думала найти синагогу и не нашла.
В конце концов вы зашли в эспрессо на Рыночной площади. Постояв несколько минут в очереди, можно было получить стакан хорошего кофе, яйца, бутерброды. Ленка взяла большую кружку какао. Прямо-таки закон; едва ты усаживалась тут поесть, и на душе сразу становилось хорошо. Ты похвалила цвет стен — светло-зеленый, —практичные, чистенькие пластиковые столы, легкие стулья. X. заметил, что с похвалой ты хватила через край: но ты ведь ее не вымучивала. Ты вообще ничего не вымучи-вала. Напоследок ты похвалила солнце, светившее в зал. —Опять жарища будет, сказал Лутц. — Здесь, у подножия церкви девы Марии, ты чувствовала себя чужой, посторонней, и была в этом какая-то умиротворенность. Раньше, сказала ты, этого дома, в котором мы сидим, вообще не было. Тут, конечно, зазвонили колокола, верующие повалили в церковь, и войти туда стало невозможно.