Обречённые. Том 1
Шрифт:
Любоваться привычной картиной, он не стал. Стоило сдуру нажать ещё какую-то, вроде бы не светящуюся кнопку — и в небо с шипением ушла ракета. Она взорвалась метрах в ста над землёй, но её мертвенно-белый свет продрался сквозь мглу, ненадолго превратив непроглядный мрак в свинцовые сумерки. Пак матюкнулся — но делать нечего. Кому нужно, увидят — и наверняка вышлют «спасателей». И они спасут, особенно когда увидят, что в герметичной капсуле — мутант. Так «спасут», что и спасать-то станет нечего.
Пак осторожно перебрался на край — и, оттолкнувшись от бортика, перепрыгнул на берег. Допрыгнуть не получилось, силы ещё не восстановились. Он неуклюже плюхнулся в прибрежную грязь, заросшую чёрным мутантским камышом. Но это было лучше, чем остаться в черпнувшей
Пак проводил её взглядом — и, обдирая лапы о кинжально-острые листья, выбрался на берег. Мокрый, вонючий, исцарапанный — и смертельно усталый после третьего по счёту смертельного ранения. Ни еды, ни нормальной воды, и никого, кто мог бы помочь. Зато грохнуть теперь мог любой. Пак не сомневался, что всё Подкуполье уже несколько дней, как занято войсками. Может быть, уже и нет в живых никого из его народца, и он остался действительно последним?
Но даже если так, осталась месть. Убивать убийц, пока не убьют его самого. Или… Или придумать что-то поинтереснее?
Нет, наверняка погибли не все. Да, те, кто постарше и подурнее, так и остались у пересохших краников, у раздач баланды, возле никому не нужных труб и агрегатов, пытаясь выполнять привычную работу… Среди них наверняка никто не уцелел. Ну, или почти никто, допустим, кто-то всё же сообразил спрятаться в подвалах и развалинах, колодцах и трубах. А молодые, не отравленные пойлом, не отупевшие от однообразия и готовые драться, могли уйти. Есть подземелья, есть руины, есть леса — да, искажённые мутацией, выродившиеся, омерзительные и смертельно опасные, но леса. Он видел парочку таких в бою, когда подкрадывался к врагам на бреющем. Там можно прятаться долго, если, конечно, найдёшь еду. И каждый завод на самом деле — готовый лабиринт и готовая крепость. Нужны только защитники, и такие, не позволял себе усомниться Пак, найдутся.
Конечно, оружия у забарьерных больше, как и их самих. Подземелья затопят и отравят газами, руины перемелют в щебень, леса выжгут напалмом, заводы… Наверняка придумают, как не разрушать их до основания. Могут и разрушить. Почему-то кажется, что Забарьерье это переживёт. Но, падла, не забесплатно. Кого смогут, эти молодые и злые заберут. Как не хватает Отшельника! Он бы помог. Он бы объединил всех, научил, как пользоваться тарахтелками, леталками и громыхалками, он бы придумал, как одержать победу над всем Забарьерьем. Но чего нет, того нет. Ничего. Мы ещё живы, падла, и ещё повоюем! Мы ещё приучим их трястись от любой тени!!!
Опираясь на выломанный в кабине, тумблёр, как на клюку, Пак побрёл прочь от реки. Вскоре он растворился в непроглядном мраке: четыре глаза жителя Подкуполья худо-бедно видели там, где забарьерные люди были слепы как котята. Надо найтиместо для отдыха, добыть еды и окончательно выздороветь. Тогда можно и подкараулить кого-нибудь из зазевавшихся «туристов». Разжиться стволом. И уж тогда…
Пак нашёл этот люк лишь к рассвету. Тут было сухо, тепло, а куча всякого сора наверху надёжно маскировала убежище. Пак и сам-то обнаружил люк только потому, что от усталости споткнулся о булыжник и растянулся на куче мусора.
— Ага, — удовлетворённо произнёс он. Мусор полетел в разные стороны. Полусгнившие тряпки, пакеты, засохшее дерьмо каких-то тварей — наверное, не одна покойная Огрызина плодила уродцев. Да и то чудище, которого Отшельник называл Бигом, наверняка совсем не похоже на своих родителей. Бабка-мутация порой вытворяет такое, что хоть стой, хоть падай.
Внутри были ржавые, но уверенно державшие его вес скобы. Несмотря на усталость, Пак спустился на самое дно. Здесь тоже было сухо и даже как-то уютно. А сгнивший, кишащий червями матрац оказался чуть ли не самым мягким в его жизни ложем. Не обращая внимания на запах, Пак растянулся на царской перине — и усталость победила даже голод. Пак заснул, и спал на сей раз без сновидений и бреда.
В этот раз Пак проснулся быстрее, чувствовал себя лучше прежнего, и всё-таки временами конечности начинали
Из липких объятий усталости Пака раз за разом выдёргивала злоба. Он хотел жить — и не просто жить, а драться с убийцами, мстить за погибающее Подкуполье. Злоба не давала впасть в гибельное забытьё, раз за разом поднимала на ослабевшие ноги и заставляла идти на охоту. Охотился же он на всё живое — на крыс, кошек, собак, мутировавших до неузнаваемости голубей, превратившихся в каких-то чудовищных птеродактилей о трёх головах.
Обломки кирпичей и подобранные здесь же, в развалинах, ржавые железки — всё в его руках становилось оружием. А когда последние, уже в агонии, подёргивания зверья стихали, Пак хватал ещё тёплую тушку, рвал её клешнями на парящие куски — и торопливо заталкивал еду в рот, пачкаясь кровью, не давая себе труда очистить мясо от шкурок, вырвать кости, выбросить внутренности. Изнеженный житель Забарьерья наверняка бы помер от кровавого поноса, но Пак был родом отсюда, он с молодых лет приучился есть всё, кроме дерева, камня и металла. Ну, и чёрной слизи, конечно. Несмотря ни на что, Пак постепенно поправлялся.
Покинуть убежище он решился непроглядной, даже по подкупольским меркам, дождливой ночью. Восточный ветер нагнал ядовитых туч, и воцарились свинцовые сумерки. Стоило солнцу сесть, они превратились в непроглядную, как в погребе, тьму: жителю Забарьерья, чтобы увидеть свои руки, понадобилось бы поднести их вплотную к лицу. Местные могли худо-бедно видеть землю под ногами: привыкли. Руины тонули в густом, горьком, наполненном гарью и какой-то химической дрянью воздухе, с неба то сыпалась сажа, то лил чёрный, зловонный дождь. Пак не знал мудрёного слова «радиация», но станции радиационного контроля забарьерцев наверняка показывали много интересного. Впрочем, Паку было плевать. Ещё в посёлке, до войны, такое случалось частенько. Самые слабые из поселковых дохли ещё в детстве, кого-то тошнило, у кого-то болели головы и выпадали волосы, но всё это проходило: те, кто выживали, приспосабливались и не к такому. А что у кого четыре глаза вырастало, у кого тюлений хвост, а у кого кожа покрывалась рыбьей чешуёй, так это ерунда. Главное, не стать, как выродки Эды Огрызины.
Пак шагал по раскисшей земле, дождь смывал с него грязь и тут же добавлял новую. В этой новой грязи дохли приставшие в колодце вши и блохи, и Пак только чувствовал облегчение. Когда водичка попадала в глаза, их изрядно щипало — но и это было не смертельно. Зато ни один «турист», ни одна громыхалка или тарахтелка, не покинут в такую ночь своих укрытий. Чистенькими хотят остаться, неприязненно подумал Хитрец. И даже воевать — безопасно и со всеми удобствами.
Пак пересёк широкую, почти скрывшуюся под зарослями мутантской травы дорогу — и чахлый лес сменился развалинами. Бесконечным, в котором можно плутать годами, лабиринтом развалин. Пак видел его только с воздуха, да и то лишь часть и очень недолго. Тогда каменный хаос не казался таким огромным. Раньше Пак не задумывался, что это за стены такие, но после Забарьерья понял: когда-то всё это были дома. Большинство время разрушило до основания, оставив только груду кирпичей и бетонных обломков с ржавыми прутьями арматуры. Но местами первые этажи сохранились, кое-где остались вторые, и даже третьи. Не везде провалились перекрытия, и тогда внутри было относительно сухо и чисто. Пак только удивлённо покрутил головой: у них в посёлке все жили в грязных, сырых хижинах, а от домов сохранились лишь основания несущих стен, и то не всех. Что ж, на то он и город. Как его, едрит-переедрит, называют «туристы»? Москва? Ну, пусть будет Москва.