Обретение мудрости
Шрифт:
– Брат! – умоляюще сказал Ннанджи. – Мы победили. Мы должны закрепить нашу победу. Сутры…
В голове у него шумело – он не в состоянии был думать, и язык, казалось, заполнял собой весь рот.
– Я… седьмой… – пробормотал Уолли.
– Брат?
– Седьмой! – слабо повторил Уолли. У него подгибались колени. Завывал ветер…
Он был Седьмым. Что-то бормоча, они повернулись и пошли назад.
– Катанджи? – спросил Уолли. Мостовая под ногами тошнотворно раскачивалась, в ушах стоял невообразимы гул.
– Он возвращается. – Ннанджи начал тревожиться.
– Пострадавшие?
– Только Олигарро, брат. Ничего серьезного.
Казалось, начиналось землетрясение; пристань уходила из-под ног, словно на громадных волнах.
– У него маленькая круглая дырочка в плече, – откуда-то издалека послышался голос Ннанджи. – Думаю, с ним будет все в порядке, если туда не попала зараза.
Уолли должен был сказать что-то очень важное, если бы только вспомнить… У него подогнулись колени, и Мир закружился вокруг в сером ревущем тумане.
Он снова подумал об этом, когда его несли на «Сапфир», где он увидел еще одну груду мертвых колдунов. Его приказ только ранить, а не убивать, не слишком подействовал. Он попытался заговорить, сказать Ннанджи, чтобы тот собрал оружие. Если он и сумел что-то произнести, его слов никто не услышал.
Его уложили на крышку люка, и все исчезло.
7
Какое-то время он разглядывал пожарное ведро – может быть, лишь несколько минут, может быть, дольше. Он не осознавал, что какое-то время был без сознания… Он помнил, как они разрезали его наручники, расстегивали его перевязь, и осторожно укладывали его на крышку люка. Теперь он лежал там на боку, положив голову на колени Джии. Запоздавший шок? Вряд ли можно было ожидать, что подобное случится с героем. Он попытался повернуться, поморщился от боли и, изогнув шею, взглянул на нее. Точка зрения была довольно интересной, и он какое-то время удовлетворенно разглядывал Джию, ее лицо на фоне неба, самое прекрасное и определенно самое желанное лицо в Мире, золотисто-смуглое чудо на голубом фоне.
– От подобной улыбки мужчины сходят с ума, – сказал он. Улыбка стала шире, но она не ответила. – Что тебя так веселит?
Улыбка стала еще шире.
– Ничего, любовь моя – я просто счастлива.
Он снова попытался пошевелиться и застонал от боли.
– Не думаю, что тебе следует так улыбаться, когда я умираю. Видишь эту дыру в моей спине? Эти сломанные белые штуки – ребра. А вот те розовые – куски легких.
– У тебя в спине нет никакой дыры. – Мягкие, словно снежные хлопья, пальцы пробежали от его лопатки до основания ребер. – Несколько ссадин, вот и все. Еще шишка на голове. Брота говорит, что ни одна кость не сломана.
– Брота может лишь смотреть снаружи, – сказал Уолли. – Изнутри я чувствую себя, словно мешок с отбросами. – Он решил, что ее улыбка на пятьдесят процентов выражает облегчение, на пятьдесят процентов – подобна той улыбке, которой она иногда одаряла Виксини, и еще на пятьдесят процентов – выражает восторг. Все остальное наверняка выражало любовь. Чертовски прекрасная улыбка! И все же… – Что тебя все-таки так веселит, женщина?
Джия тихо засмеялась.
– У тебя появилась материнская метка. Я знаю, что еще сегодня утром ее не было.
Он выиграл очередное сражение – после последней битвы на его правом веке внезапно появилась отцовская метка воина, но левое оставалось пустым, что было уникальным для Мира.
– Расскажи, – сказал он, думая о том, во что превратил маленький бог репортера криминальной хроники.
Улыбка Джии стала шире.
– Это перо, любовь моя!
Конечно – знак писца. Или бог снова шутил над ним? Колдуны были намного больше чем писцами; они были также химиками, а новый лорд Шонсу представлял собой соединение прежнего Шонсу-воина и Уолли Смита-химика. Очень забавно, Коротышка! Я думал, ты обещал, что чудес не будет? Что подумают явившиеся на сбор воины, когда это увидят?
Колдовство как технология? Это требовало определенного осмысления.
Он уже думал о шпионских романах и детективах. Но здесь речь шла не о том, «кто это сделал», как в детективе, скорее, «как это сделано». Об этом говорили ему его глаза, говорил Катанджи, а он не обращал внимания.
Конечно, порох – один только запах подтверждал это. Что еще было в их распоряжении? Вероятно, немногое; Хонакура был прав, они были по большей частью шарлатанами. Что бы ни было причиной древней вражды между жрецами и писцами, воины были на стороне жрецов. Писцов изгнали из городов в горы. Защищаясь, они объявили о своих магических способностях и, вероятно, пускались на разные маленькие хитрости, типа ловкости рук, позволявшей украсть нож у моряка – что объясняло их длинные рукава и спрятанные в них ладони.
Ловкостью рук объяснялось и появление волшебной птицы. Томияно не открывал котел, поскольку держал его в руках. Колдун поднял крышку, и птица вылетела из его рукава. Достаточно положить птицу в темный карман, и она замрет. Все это вовсе не было, однако, бессмысленными фокусами. Голубь мог принести весть, но он мог быть и сигналом. Отсутствие вестей означало: «Пришлите помощь». Целью данного действа было выпустить голубя, и очень скоро после этого появились другие колдуны.
Горящие тряпки? Огни в лесу? Фосфор! Вполне возможно – середина семнадцатого века на Земле, но не во всех технологиях открытия должны были происходить в том же порядке, так что, вполне возможно, это был фосфор. Моча, как человеческая, так и животных, служила источником фосфора, так же как и нитратов для пороха. Вот почему были изгнаны кожевники и красильщики; эти гильдии тоже использовали мочу, а колдуны хотели полностью завладеть рынком. Почему он не понял этого раньше? Шрам на лице Томияно был, конечно, ожогом от кислоты. Что еще? Нужно было снова осмыслить все, что он узнал, и объяснить по-новому. Наверняка всему теперь могло найтись рациональное объяснение – или колдовство, или наука, но никогда – и то и другое вместе.
Все было перед его глазами в тот день в Аусе: перегонные змеевики, сера, голуби. Даже раньше – что еще можно было добывать в окрестностях вулкана, кроме серы? Тупой воин!
Он был так близок к разгадке, когда вновь разыгрывал сцену убийства Кандору. Если бы он сделал тогда верный логический вывод, он бы понял, что мелодия была лишь сценическим эффектом, флейта же была оружием. Тогда бы он не замкнулся на вере в колдовство; все могло бы обернуться совсем по другому.
Он повернулся и увидел Ннанджи и Тану, которые стояли у фальшборта, глядя на него; сделав усилие, он с помощью Джии сел. Он, похоже, действительно какое-то время был без сознания. «Сапфир» уже был среди островов к северу от города, прокладывая путь среди кораблей, поспешно уходивших из Ова от гнева колдунов. Солнце отражалось в голубой воде, и его отблески падали на заросли кизила и ивняка на островах. Вдоль берегов бродили белые цапли. Массивное белое облако над Реги-Вулом было почти неразличимо вдали, оттененное той же мягкой голубизной, что и небосвод. Брота, сгорбившись, сидела у руля, вероятно, отдыхая в одиночестве после пережитого волнения. Она увидела, что он пошевелился, и приветственно подняла пухлую руку.
Поспешно подошли Ннанджи и Тана, держась за руки.
– Где Катанджи? – спросил Уолли.
– Внизу, отдыхает. – Ннанджи печально покачал головой. – Теперь только чудо сможет сделать из него воина, брат! У него сломана рука. Брота говорит, что на нее даже нельзя наложить шину, пока не пройдет опухоль.
– Богиня вознаграждает тех, кто помогает нам, – неловко сказал Уолли. – Если Телка отправилась жить во дворец, то, думаю, позаботятся и о новичке Катанджи.
Ннанджи кивнул, и Уолли спросил, что же все-таки случилось. Очень просто, был ответ – москиты. Катанджи хлопал себя по лицу, как и остальные, и смазал свою полосу раба. Лже-моряк заметил это, когда Катанджи подошел поближе, чтобы посмотреть, что находится в корзинах. Однако с Олигарро все в порядке, сказал Ннанджи, чистая рана, не задеты ни кости, ни артерии.