Обретешь в бою
Шрифт:
— Зато у вас нет тысяч неприятностей, которые подстерегают директора. Хотя бы аварии. Их не так много, но вероятность их висит над тобой, как дамоклов меч. Уходы плавок в мартене, прорыв горна в доменном, когда расплавленный чугун попадает в воду и все от взрывов летит к чертям собачьим. А когда взрывает амбразуру и тысячи тонн раскаленных материалов вываливаются из домны, как икра из вспоротой белуги!
— А-а! — Лицо Штраха передернула пренебрежительная гримаса. — Авария гнетет до тех пор, пока не ликвидирована. Вошел в строй агрегат — и о ней забыли…
— Когда план нагонишь…
— Вот если цех неудачно спроектируешь.
— Так уж до гробовой…
— А как бы вы думали?
— Однако вас не очень гнетет эта тяжесть, если без особого сопротивления взваливаете ее на плечи.
— Не понял, — схитрил Штрах, хотя для него не было загадкой, что имел в виду Збандут.
— Чего здесь не понять! Знали, что в Приморске получится неважнецкий цех, однако трупом не легли. Привязывали типовой проект, да еще и торопились.
Штрах посмотрел на Збандута исподлобья глазами-буравчиками, шевельнул густыми бровями и сразу обрел хищноватый облик.
Збандут схватил карандаш и скупыми, но точными линиями мгновенно набросал на листе бумаги дружеский шарж. Штрах вспыхнул, когда увидел свое изображение, — шарж показался ему чрезмерно злым, но быстро остыл и забрал рисунок себе на память.
— Зарываете талант в землю, — проворчал добродушно.
— Представьте себе, не один, — не без хвастовства отозвался Збандут. — И пел в юности, и музицировал. Только исподволь. В мои годы для комсомольца это считалось зазорным. Частушки давай, хорошо, на гармошке — изволь. А «Смейся, паяц» — ни-ни. Это уже моральное разложение. А рояль — отрыжка буржуазной идеологии. Хуже, чем галстук или шляпа. Было?
— Было. Все было, — уходя мыслями в прошлое, грустно проговорил Штрах.
— У нас на заводах знаете кто галстуки научил носить? Не знаете? Серго Орджоникидзе. Как вздрючил инженерно-технический персонал за замусоленную одежду и рубашки с воротом нараспашку…
И когда Штрах снова вернулся к наболевшему — чья должность все же тяжелее и беспокойнее, Збандут поспешил закруглить разговор.
— Мне кажется, наш спор — кому из нас живется вольготней на Руси — решится на совещании.
Глава 12
Совещание было намечено не в Приморске, чего больше всего опасался Збандут, не в Тагинске, чего добивался, а в Москве, чего он никак не ожидал. И не в министерстве, не в Центральном проектном институте, а в Совете Министров. Особенно настораживало его, что сроки совещания несколько раз переносились. Это означало, что подготовка к нему шла серьезная и тучи сгущались.
В Совете Министров Збандут появился заблаговременно — хотел прощупать, какие ветры носятся в воздухе, и был несказанно удивлен, увидев в коридоре множество людей. Они стояли кучками, спорили, что-то горячо доказывали друг другу, и в этом обычно чинном, спокойном, благопристойном коридоре стоял шум, подобный шуму морского прибоя.
Збандут подошел к группе, окружившей плотным кольцом Штраха. Здесь был и Рудаев. Он молчал и только внимательно прислушивался к обвинениям, бросаемым в адрес проектировщиков. Молчал и Штрах. Нападки сыпались на него ворохом, и защищаться в такой ситуации было бессмысленно.
Взяв Рудаева за локоть, Збандут отвел его в сторону.
— Что тут происходит?
— Терзают Штраха за..< чужие грехи, — пояснил Рудаев и поправился: —
— А что, экземпляр редкостный, — грустно усмехнулся Збандут. — Такие иглошёрстные особи почти что сведены на нет. Одного только опасаюсь я: перегорят здесь, в коридоре, а когда до дела дойдет, не хватит горючего. Да и обстановка будет охлаждающая.
Воскобойников появился за пять минут до начала совещания, прошелся взглядом по головам, кое-кому кивнул в ответ на приветствие с высоты своего поста и роста и пошел в кабинет зампредсовмина. «Проскользнул, дабы избежать столкновения в кулуарах и заручиться солидным союзником», — невольно мелькнуло в сознании Збандута.
Такое свойское вторжение в кабинет Прокофьева всех насторожило. Рудаев недвусмысленно посмотрел на Збандута — что я говорил?
Когда большие напольные часы зашипели, готовясь к бою, референт открыл дверь и попросил заходить.
Рудаев впервые участвовал в совещании, проводимом на таком высоком уровне, и с волнением переступил порог большой комнаты с длинным столом, протянувшимся вдоль окон, сквозь которые в неожиданном ракурсе открывался двор Кремля.
Во главе стола сидел Прокофьев, самый молодой из заместителей, широкий в кости, крупнотелый человек, и, слушая склонившегося к нему Воскобойникова, добродушно улыбался. Разговор носил явно не относящийся к делу характер — может, об охоте, а может, о случае на рыбалке. Воскобойников азартно жестикулировал и всем своим видом давал понять, что с Прокофьевым у него отношения короткие, если не приятельские. Да и Прокофьев характера их отношений не скрывал. Когда все расселись, он запросто положил свою руку на руку Воскобойникова — ладно, дескать, доскажешь потом.
— Начнем, товарищи, — по-домашнему радушно предложил Прокофьев, пригладив волосы, и предоставил слово Воскобойникову.
— Я полагаю, что надо начинать с виновника торжества, — тотчас возразил Воскобойников тоном человека, привыкшего командовать.
Прокофьев сразу разгадал маневр директора института.
— А я полагаю, что первым разумнее заслушать вас, — сказал он твердо.
Воскобойников неохотно встал, но быстро овладел собой и с экспрессией, характерной для тех случаев, когда обвинение диктуется целями самозащиты, набросился на Збандута. Какие только ярлыки не были приклеены ему! Партизанщина, самоуправство, вымогательство, феодальные замашки, антиправительственный акт. Даже давно вышедшее из обихода слово «саботаж» тоже вытащил из архива.
Прокофьев слушал терпеливо, никак не проявляя своего отношения ни к терминологии, ни к темпераменту, с каким все это преподносилось, но, когда Воскобойников стал требовать строжайших мер взыскания, резко остановил его.
— Всеволод Константинович, квалифицировать действия директора и обсуждать степень его вины во всей этой истории — не ваша забота. Начнем лучше с другого конца. Вернее, с начала. Все мы хотим, — Прокофьев посмотрел на окружающих, как бы испрашивая их мнения, — хотим услышать из ваших уст оценку проекта, сделанного вверенным вам институтом. Мне кажется, так мы сэкономим время.