Обрезание
Шрифт:
Года два-три назад бабушка Роби Зингера советовала ему: «Если кто-нибудь спросит, какой ты национальности или какой веры, спокойно отвечай: „Я — венгерский еврей-коммунист“. И всем этим ответом угодишь». Да, думал Роби Зингер, все так и есть. Я венгр, потому что родился и живу в Венгрии. Что я еврей, и так каждой собаке ясно. А коммунист я потому, что бабушка сразу после освобождения вступила в партию, аккуратно платит членские взносы, присутствует на собраниях — все из благодарности к русским: ведь русским, как она говорит, мы обязаны жизнью.
Роби Зингер тогда же решил, что при первой возможности именно так и попробует представляться. Однажды он пошел с бабушкой в ячейку и там, встав перед товарищем Клейном,
Оцелю эту истину Роби Зингер доверил более осторожно. Он сказал ему, что он, Роби, венгр, и это естественно, а кроме того, он коммунист, но это уже из благодарности. «Ты уж не обижайся, — вежливо возразил Оцель, — но вовсе это не естественно, что ты венгр». Дело в том, что, по его мнению, вернее, по мнению его матери, коммунисты — евреи, венгры же — христиане. Что же касается евреев, то они не могут быть христианами хотя бы уже потому, что это они убили Иисуса Христа. Бабушку это ужасно возмутило. «Как это, черт побери, евреи не могут быть христианами, если Иисус Христос сам был еврей?» — спросила она, а потом многозначительно добавила, что Спаситель был вместе с тем и первым коммунистом.
Мать тогда уже работала в «Ватексе»; там она, в первые же дни, познакомилась с Аннамарией, высокой, белокурой чертежницей.
Аннамария после работы, хоть на пару минут, заходила к матери, в ее вахтерскую кабинку, присаживалась к столу и молилась вместе с ней, не забывая в своей молитве помянуть и бабушку, и даже его, Роби Зингера. Аннамария была воплощение богобоязненности и кротости, она даже о погоде говорила в приподнятом, благоговейном тоне, как-нибудь так: «Что за чудесная погода была вчера, благослови нас Боже!» А Иисус Христос фигурировал в ее речи только как Он. С фанатической протестантской верой в Него она переносила все испытания, которым подвергала ее жизнь, в том числе и самое тяжкое: муж ее сидел в тюрьме за преподавание закона Божьего, что было запрещено уголовным кодексом.
Словом, Аннамарию Роби попытался завоевать, сообщив ей, что он, хоть и еврей, на самом деле коммунист, причем из благодарности к Иисусу Христу, который тоже был коммунистом; то есть он, Роби Зингер, собственно говоря, христианин. «Чепуха это, мальчик мой, — улыбнулась чертежница, гладя Роби Зингера по голове. — Нельзя быть в одно и то же время христианином и коммунистом, заключенным и тюремщиком. Конечно, мы, христиане, прощаем коммунистов, как Он простил палачей своих. Но ты когда-нибудь слышал, чтобы коммунисты простили хоть одного человека? Нет, милый, никакой ты не коммунист: ведь у тебя на лбу написано, что ты ищешь Его, а если ты Его ищешь, то и обрящешь». И она поцеловала Роби Зингера в лоб.
Если так пойдет дальше, в конце концов он совсем запутается и не будет знать даже, мальчик он или девочка. Меньше всего его убедили слова товарища Клейна. Тем более что товарища Клейна опровергали и очевидные факты: ведь евреем человек рождается, а коммунистом становится. Но почему тогда в ячейке товарищ Клейн ничего не говорит про Иисуса Христа: ведь Христос, как утверждает бабушка, был коммунистом, то есть ему, Клейну, товарищем.
С другой стороны, почему бабушка помалкивает о том, что Христос был убит? Это ведь не только Оцель утверждает — об этом говорит огромное количество распятий, которые стоят чуть ли не на каждом углу, напоминая людям о том гнусном злодействе.
И почему Оцель не скажет прямо, что евреи — если это в самом деле они убили Христа — убили своего единоверца? Скорей тут можно уж верить Аннамарии, которая высказалась в том роде, что в истории, происшедшей в Иерусалиме, евреи были не совсем уж безвинны. Дело в том, что, когда Понтий Пилат спросил собравшуюся толпу, кого послать на крест, все в один голос ответили: «Назареянина, назареянина». «Он же простил их, — добавила Аннамария. — И Отца Своего об этом просил, и нас просит о том же. Прощать мы должны всегда и при всех обстоятельствах».
Эта идея, идея безбрежной любви, заставила Роби Зингера глубоко задуматься. Ведь если дело обстоит так просто, тогда что могут иметь друг против друга евреи и христиане, венгры и коммунисты?.. Однажды, когда они с Баллой беседовали об истории, Роби, выбрав подходящий момент, осторожно спросил учителя: не кажется ли тому, что это замечательная идея?
«Идея-то замечательная, — печально ответил Балла, — но ты сам посмотри, что они творят! Из-за того человека, которого они считают спасителем и о котором сами говорят, что он был евреем, они на протяжении двух тысяч лет уничтожают евреев огнем и мечом. Религия любви к ближнему? — горько засмеялся он. — Да, они нас любили: с помощью костров и погромов, лагерей и газовых камер! Нет, не нужна мне такая любовь, не нужно мне такое прощение! Пусть себя простят, если смогут!»
Пожалуй, Балла слишком уж строг к христианам, размышлял Роби Зингер. Что было, то было, но ведь не каждый же виноват в этом. В том, что Иисус Христос сказал на кресте — то есть что люди не всегда ведают, что творят, — тоже что-то есть.
Вот ведь и Аннамария хотела как лучше, когда в то воскресное утро повезла его в Фот, на праздник реформатской церкви. Они ехали на автобусе, погода была чудесная. «Ты увидишь настоящее богослужение, Роби», — сказала Аннамария; то, что происходило в молитвенном доме евреев, верующих во Христа, она считала лишь дилетантским подражанием христианству. И в самом деле: псалмы здесь звучали куда громче, слова проповеди будили гулкое эхо под высокими сводами. Старик священник не расхаживал по рядам, чтобы призвать верующих проникнуться духом откровения Божьего: видно, он всех считал полноценными христианами. При этом он довольно строгим тоном попенял пастве за грехи — какие именно, не сказал — и потребовал от них чистосердечного покаяния. Роби Зингеру этот доверительный тон понравился, а еще больше понравилось то, что, несмотря на укор, звучавший в его голосе, ни один из присутствующих не встал и не удалился с обиженным видом. Роби с Аннамарией переглянулись. «Ну, как?» — шепнула она. «Здорово», — ответил ей, тоже шепотом, Роби, улыбаясь, и спрятал свою руку в теплой ладони Аннамарии.
После службы Аннамария подвела его к группе мальчиков, стоящих перед церковью. «Мне сейчас надо сходить в семинарию, — сказала она, — а ты пока посиди с ними в воскресной школе». И прежде чем Роби успел что-нибудь ответить, исчезла за деревьями. «Ну, уж вот это она зря», — подумал Роби, ежась от дурных предчувствий.
К подросткам подошел все тот же старик священник и повел их обратно в церковь, в какой-то боковой придел. В маленькой, с голыми стенами комнате полукругом стояли стулья; мальчики уселись на них, лицом к распятию на стене; в центре занял место священник. Кроме стульев, в комнатке был еще стол, на нем лежали библии, псалтыри. Сначала все пели псалмы, а Роби Зингер лишь беззвучно шевелил губами; зато когда дело дошло до «Отче наш», он обрадовался: молитву эту он выучил наизусть в Обществе братьев-евреев, верующих во Христа. Но потом он всерьез испугался: священник начал спрашивать у ребят какие-то библейские истории, о которых Роби понятия не имел. Спрашивал он их одного за другим, и ясно было, что скоро дело дойдет и до Роби.