Обрученная с Розой (другая редакция)
Шрифт:
Сейчас аббат Ингильрам стоял подле герцога Йоркского, улыбался и всем своим видом излучал готовность услужить. Был он человеком крайне изнеженным. Его объемистый живот скрывала шелковая сутана, отороченная пышным мехом и вышитая мелкими жемчужинами, а волосатые, беспрерывно шевелящиеся пальцы были унизаны перстнями, стоимость которых могла составить половину графства. Монашеский капюшон аббата был откинут, открывая круглую, как шар, голову с венчиком черных, зачесанных на лоб волос и свежевыбритой тонзурой. Лицо на первый взгляд могло показаться простоватым и добродушным, но, приглядевшись повнимательнее, можно было заметить, что заплывшие жиром глазки Ингильрама глядят проницательно и лукаво. Сейчас они напряженно пытались прочесть
Тем временем подали обед. Ингильрам постарался угодить гостю, и теперь перед проголодавшимся Ричардом возвышался румяный пирог с олениной, компанию которому составили тушеные фазаны, рябчики в миндальном молоке, всевозможные паштеты и мягкие белые сыры с тмином. В высоких графинах плескалось превосходное вино.
Герцог пригласил аббата разделить трапезу и, энергично жуя, повел разговор издалека. Заговорил об установившейся наконец-то погоде, о здоровье короля Эдуарда, о делах аббатства, о голоде, угрожавшем провинции.
Настоятель сначала ел понемногу и помалкивал, следя за важным гостем. Однако отец Ингильрам был слаб, еда и питье кружили ему голову, и в конце концов он распустил пояс и принялся уплетать за обе щеки, вытирая руки о скатерть и болтая с герцогом о делах:
– Вы говорили о голоде? Увы, толпы оборванцев отираются вокруг монастыря, клянча подаяние. Из благочестивых побуждений я творю милостыню, но вовсе не обязан кормить и поить всех бездельников, которые не сумели позаботиться о себе с осени. А вот наши амбары полны. Мои монахи не бездельничают: солонина, вино, мука – всего в изобилии. Обновлена церковь, починены крыши, построен новый подъемный мост. Ах, ваша милость! При таком опыте под моей рукой мог бы процветать не только монастырь, но и целая епархия. – Глостер деликатно ушел от обсуждения этой темы, однако аббат снова и снова гнул свое. – Как могло случиться, что родной брат злейшего врага короля значится его духовным наставником и епископом Йорка?! Поистине люди порой не ведают, что творят. За что ни возьмется Невиль, все идет прахом. А расходы, Господи, какие расходы! Ехеmpi gratia [25] , куда девались средства, предназначенные для сиротских приютов? Я скажу вам. Они пошли на пополнение епископской библиотеки. А пожертвования на больницы для бедных?
25
Для примера ( лат.).
– Ваше преподобие, – мягко перебил Глостер. – Но ведь и вы доброхотные даяния прихожан не всегда расходуете по назначению.
И Ричард обвел рукой покои аббата. Тот отложил крылышко фазана и с оскорбленным видом выпрямился в кресле.
– Клянусь крестом, в который верю, эти траты необходимы для поддержания престижа аббатства. Раrvo contonus [26] – вот мой девиз. Церкви же нужна роскошь, дабы чернь, чувствуя свое ничтожество, склонялась пред нею.
26
Довольствуюсь малым ( лат.).
– Не думаю, что черни случалось толпиться в этих покоях, – с сомнением заметил Глостер. – Однако, святой отец, я привез с собой бумагу, в которой записаны мои пожертвования в пользу монастыря. Взгляните на нее и скажите, заслужил ли я этими ничтожными подношениями милость нашей святой матери-Церкви и вправе ли именоваться ее смиренным сыном?
Ингильрам пробежал глазами перечень пожертвований, и лицо его расплылось.
– И я, и мои монахи готовы до скончания
– Аминь, – жуя, кивнул герцог.
Однако аббат ожидал, чего пожелает брат короля за свое благодеяние.
Наконец Ричард отбросил салфетку и спросил, не сводя с настоятеля своих жгучих черных глаз:
– Вам ведь любопытно, отче, что привело меня в Киркхейм?
Настоятель пожал плечами.
– Человек несовершенен. Как узнать, что творится в душе другого, пока тот не разомкнет свои уста?
– Великолепно сказано, преподобный. Но от вас у меня секретов нет. Я прибыл сюда ради малютки Невиль.
Он обернулся. Аббат какое-то время растерянно смотрел на него, затем судорожно сглотнул.
– Я мог бы догадаться.
Ричард усмехнулся:
– Так как она поживает? Все так же varium et mutabile [27] ?
Ингильрам замялся, крутя перстни на пальцах.
– Признаюсь… Мой грех. Но пока леди Анна была невестой короля Эдуарда, я уделял ей немало внимания. Но потом… Видите ли, у племянницы епископа Невиля ужасающий характер. Так что, когда государь – да благословит Господь священную особу его величества – на свое счастье обвенчался с леди Элизабет, я прекратил посещения женской обители и более не виделся с леди Анной. Но она по-прежнему живет в аббатстве и, судя по всему, вполне готова принять постриг. По крайней мере, мать Бриджит предлагала ей отрешиться от мира и посвятить себя небесам.
27
Строптива и непостоянна ( лат.).
– Что? Эта дикарка и… монахиня? Слабо верится. Однако, думаю, вам, отче, стоит проводить меня к самой леди Невиль. Монахиня… Гм.
Они вышли на широкий монастырский двор. Мимо сновали монахи в капюшонах, пощелкивая четками и бормоча молитвы. Солнце светило по-весеннему, в глубоких лужах отражалось небо. Под навесами темнели аккуратно сложенные поленницы. Двое монахов-трудников в подоткнутых до колен подрясниках возились у свинарника, и ноздри Ричарда защекотал крепкий навозный дух.
Миновав основные постройки Киркхеймского аббатства, герцог и его сопровождающий спустились к реке, где в стороне от мужской обители за высокой беленой стеной располагался женский монастырь сестер-бенедиктинок. За стеной виднелись крытые черепицей скаты крыш, деревья фруктового сада, высокий шпиль с ангелом на шесте. Темные дубовые ворота были наглухо закрыты, но рядом с ними находилась калитка, к которой и направился аббат Ингильрам со своим высокородным спутником.
Однако внутрь их впустили не сразу. Лишь когда сама мать-аббатиса вышла им навстречу и настоятель объяснил, кто его спутник, она, не вымолвив ни слова, жестом пригласила их войти.
Едва взглянув на нее, Ричард, несмотря на молодость кое-что понимавший в людях, ощутил, сколь велика разница между настоятелями мужской и женской обителей. Если отец Ингильрам был сластолюбив и сговорчив, то мать Бриджит выглядела подлинной фанатичкой, суровой и непримиримой. К отцу Ингильраму она относилась с явным пренебрежением, была немногословна и крайне нелюбезна.
В женском монастыре царила тишина. Продвигаясь за настоятельницей по узким и мрачным, но идеально чистым коридорам, Ричард поразился, насколько здешняя обстановка отличалась от веселого гомона мужской обители. Лишь одна монахиня с опущенной головой повстречалась им на пути, скользнув тихо, как тень, и едва ответив на благословение отца Ингильрама. На Глостера она даже не посмотрела. Герцог оглянулся, желая узнать, не проявит ли она обычное для монахини любопытство, но нет – та даже не повернула головы. Что ж, Уорвик знал, что делал, оставляя здесь дочь. Только в такой обители могли укротить строптивый характер Анны.