Обручённая
Шрифт:
Прежде чем де Лэси ответил на эти доводы, аббатиса встала, сославшись на полную свою неспособность давать советы по мирским делам, а также на устав своего ордена, который велит — как добавила она, краснея от досады и повысив голос, — «заниматься, прежде всего, делами обители». Она оставила обрученных в монастырской приемной, в обществе одной лишь Розы, благоразумно державшейся поодаль.
Исход их беседы, видимо, удовлетворил обоих; и когда Эвелина объявила Розе, что вскоре они под надежной охраной вернутся в замок Печальный Дозор и останутся там до завершения крестового похода, то говорила это тоном искреннего удовлетворения, какого служанка не слышала от нее уже много дней.
Эвелина
— И все же, милая госпожа, — сказала Роза, — если говорить откровенно, вы должны сознаться, что годы, которые пройдут между вашим обручением и свадьбою, кажутся вам скорее желанной передышкой, нежели чем-нибудь иным.
— Я признаю это, — ответила Эвелина, — не скрыла я и от будущего супруга, что именно таковы мои чувства, хотя это, может быть, звучало нелюбезно. Я еще очень молода, Роза, вот отчего я боюсь обязанностей, которые лягут на супругу де Лэси. Тревожат меня также недобрые предзнаменования. Проклятая одной из моих родственниц и, можно сказать, изгнанная другою, я сейчас кажусь себе существом, которому суждено всюду нести с собой беду. Но время развеет эти страхи. Когда мне будет двадцать лет, Роза, я стану вполне взрослой женщиной, во мне окрепнет дух Беренжеров и я преодолею сомнения и страхи, какие терзают девушку семнадцати лет.
— Ах, милая госпожа, — сказала Роза, — пусть Господь и Пресвятая Дева Печального Дозора устроят все к лучшему, а мне все же хотелось бы, чтобы этого обручения не было, или раз уж оно состоялось, то и венчание тотчас за ним следовало бы.
Глава XX
И сошлись друзья на зов короля:
По трое, парами, по одному —
Но лорд-маршал, входивший первым всегда,
Вошел последний к нему.
Если леди Эвелина закончила свой разговор с де Лэси вполне довольная, то чувства самого коннетабля достигли более высоких степеней восторга, чем он привык испытывать или выражать; и восторг этот еще возрос, когда лекари, лечившие его племянника, явились с подробным отчетом о его болезни и заверениями в очень скором выздоровлении.
Коннетабль приказал раздать милостыню беднякам и пожертвования монастырям; велел, чтобы служили мессы и возжигали свечи. Он посетил архиепископа и получил от него полное одобрение своим действиям, а также обещание сократить пребывание в Святой Земле до трех лет, считая со дня отправления из Англии и включая время, какое потребует обратный путь на родину. Одержав верх в самом главном, архиепископ счел за благо в остальном пойти на уступки человеку столь высокого ранга, как коннетабль, чье доброе отношение к походу было, пожалуй, не менее важно для успеха, чем личное его присутствие.
Словом, коннетабль возвратился в свой шатер весьма довольный удачным разрешением его затруднений, которые еще утром казались почти непреодолимыми. Когда его приближенные собрались, чтобы помочь ему раздеться (ибо у феодальных лордов, в подражание суверенным монархам, были свои levees и couchees [23] ), он раздавал им награды и при этом шутил и смеялся веселее, чем они когда-либо слышали.
— Тебе, — обратился он к менестрелю Видалю, который в новой богатой одежде почтительно стоял среди прочих слуг, — я сейчас не дам ничего; но оставайся подле меня, пока я не засну, и утром я награжу твою музыку и пение, насколько они мне понравятся.
23
Здесь:
— Милорд, — сказал Видаль, — я и так уже награжден и честью, и нарядом, более подобающим менестрелю короля, чем моей скромной особе; но дайте мне тему, и я приложу все старания — не из алчного ожидания щедрот, но из благодарности за уже полученные.
— Благодарю и я тебя, приятель, — сказал коннетабль. — Гуарайн, — добавил он, обратившись к своему оруженосцу, — выставь стражу, а сам останься здесь! Ложись на медвежью шкуру и спи, а если хочешь, послушай менестреля. Ты ведь, кажется, знаток их искусства.
В те тревожные времена в шатре каждого барона обычно спал кто-то из верных слуг, чтобы в случае опасности тот не остался без защиты. Гуарайн вынул меч из ножен и лег, держа его в руке, чтобы при малейшей тревоге вскочить вооруженным. Его темные глаза, в которых сон боролся с желанием послушать певца, были устремлены на Видаля; отражая свет серебряного светильника, они блестели, точно глаза дракона или василиска.
Взяв несколько вступительных аккордов на своей лютне, менестрель попросил коннетабля назвать тему, а он постарается показать свое искусство.
— Верность женщины, — ответил Хьюго де Лэси, опуская голову на подушку.
Сыграв краткую прелюдию, менестрель спел следующую песню:
1 Женщина честна, верна — Выводите письмена На песке, в потоке чистом, В лунном свете серебристом! И уверить смею вас: Тверды, прочны, как алмаз Эти надписи в сравненье С тем, в чем смысл их и значенье! 2 И паучья нить прочней Истинности их речей. Больше вес в зерне песчаном, Чем в обете их обманном. Правдою моих к ней чувств Мерю ложь коварных уст. Утром ей поверю снова — Вечером нарушит слово!— Что это, негодяй! — крикнул коннетабль, приподнявшись и опираясь на локоть. — От какого пьяного рифмача перенял ты эту дурацкую песню?
— От старого, оборванного и угрюмого приятеля моего по имени Опыт, — отвечал Видаль. — Дай Бог, чтобы он не взял в обучение вашу светлость или другого достойного человека!
— Да ну тебя! — сказал коннетабль. — Ты, как я вижу, из тех умников, которые много о себе мнят потому лишь, что умеют обратить в шутку предметы, перед которыми истинные мудрецы благоговеют: честь мужчины и верность женщины. Ты зовешься менестрелем, так неужели у тебя нет песни о женской верности?
— Их было у меня много, милорд, только я не пою их с тех пор, как оставил ремесло шута, которое тоже является частью Веселой Науки. Впрочем, если угодно вашей светлости, я могу спеть на эту тему одну хорошо известную лэ.
Де Лэси жестом выразил согласие и снова лег, пытаясь задремать. А Видаль запел одну из многочисленных и крайне длинных песен об истинном образе верности — прекрасной Изольде; о верной любви, какую она питала и сохранила среди множества опасностей и препятствий к своему возлюбленному доблестному Тристану в ущерб тому, кого любила меньше — своему супругу, незадачливому Марку, королю Корнуэльса, которому, как известно, Тристан доводился племянником.