Обручник. Книга первая. Изверец
Шрифт:
Но мрак исплывал, споро проваливался перед глазами, а ему на смену забился какой-то неведомый свет, а решимости, которая оборвала танец, уже не было. И, целостно ощущая себя, душа отдыхала. И в нее еще, как всякий раз было с похмелья, не въедалась тоска. И не было предощущений, что он уже способен на безумство.
Так разъялся его кулак в пятерню, потом в то трехперстье, которое вот-вот готово было взлететь до лба. Тем более на ближней к шинку церкви ударил колокол.
В ту ночь Бесо долго не мог уснуть. Часто выходил во двор. Смотрел, как широко
И он не столько услышал, сколько осознал, что купанные в росе, зазыкали шмели своими рассерженными голосами, пытаясь, но еще не имея возможности взлететь.
В бесцельности прошли день или два, пока Бесо не понял, что он, в сущности, трус. Что не мог не только рассадить окно в доме, в котором корогодились полицейские, но и не сумел остро ответить той усатой морде в фуражке при кокарде, которой казалось, что она имеет право оскорблять вольного грузина.
Все, во что мы только что углубились, вспомнилось Бесо именно в то время, когда он засобирался домой. И, конечно, не столько оттого, чтобы разобраться со своей блудной женой, сколько навестить сына, своего Амирана, с кем, к великому сожалению, тоже у него нет близкой, а точнее, родственной сходливости. Тем более что его изъела шутка, кем-то однажды брошенная:
Поедем в Гори,Где вина – мореИ где для СосоВыберем Бесо.Бесо с удовольствием влепил бы по морде этому складушнику, да попробуй найди его среди смеховцев, что в Тифлисе сапожничают почти на каждом углу.
3
Тени, отдрожав на одном месте, медленно двинулись в его сторону, и Бесо неожиданно понял, что почти весь день просидел около руин старого замка, так и не смея войти в Гори. Когда-то, помнил Бесо, именно тусклость развалин усмиряла разыгравшийся было в веселости взор. Сейчас же он вроде бы ждал, что вдруг сипловато подзавоет ветер, туман клочьями повиснет над восходящей к небу горой и неожиданно прочернится чья-то фигура. И разымется некая дверь, за которой заклокочет звездное пространство.
Бесо вскинулся от наваждения, как бы снапружинившись, выбил дверь плечом в день, в котором пребывал, и увидел нежнейший росточек, похилившийся на сторону, который, видимо, чуть раньше привял и сник. И тут же заметил, как по берегу Куры сперва забегал некий куличок, потом вскинулся и улетел.
И он умиленно произнес:
– Боже!
И вдруг осек себя. Ведь он вернулся в Гори. Где его знают не таким сопливым, как он себе кажется. Тут многие бледнеют при упоминании его имени. Значит, надо держать эту марку.
Бесо показалось, что слева не просиял, а прямо-таки ударил свет и тени повалились направо, словно бы упали навзничь. И какое-то дребезжание, что возникло внутри, вскинуло его, и потянувшаяся к глазам пятерня как бы разломила взгляд на части и что-то паучье отразилось
Потом рука отдернулась, словно внезапно о что-то ожглась, и восстал шаг. И отвердела под стопой земля, и даже откинула каблуком осыпь. Скошенным каблуком. Подношенным. Потому как негоже главному сапожнику портить впечатление пословицы, что обутку чеботарю справляют в гробу.
Бесо шел по улицам. Мимо домов с занавешенными окнами, не интересуясь, что за ними творится и происходит.
Дома его не ждали.
Вернее, ждали, только пустые стены и таинственно гулкий подвал. Отворяясь, дверь за что-то цеплялась в пятке, и этот шип, как почти безголосый кашель, снервировал и озлил.
Под окном тренькала синица.
Он вскинул взор на иконы. Глаза и Девы Марии и Николая Угодника глядели на него умоляюще и скорбно.
– В Гори – вина море, – проговорил он вслух и стал искать по закоулкам, что бы выпить.
Но не только вина, даже чачи не находилось. Хотя он отлично помнил, что перед отъездом…
Стоп! Вот она зацепка! Именно с этого он поведет свой спрос с Кэтэ. Куда это она подевала чачу? На полюбовников извела? Совесть свою ею разбавила? С бедой, что ее теперь ожидает, смешала?
Он слазил в подвал, достал старый, почти истрюхлявленный сверток, в котором хранилась винтовка.
Затвор, вытесняя застарелое масло, едва вдвинулся наполовину, и Бесо понял, что из этого оружия Кэтэ не застрелить, потому откинул винтовку в угол. И взялся за кинжал.
Близилась ночь.
Напротив дома остановились две женщины. Одна другой сказала, видимо завершая рассказ:
– Я ему отсоветовала.
«Отсоветовала… Отсоветовала… Отсоветовала…» – это все он произнес мысленно, как бы закрепив в сознании впервые им услышанное слово. Будто оно могло когда-то пригодиться и теперь взято про запас.
«Отсоветовала…»
Сам же он долго вызревал голосом, потом заговорил. Но не «отсоветовала» сказал, а обратился с вопросом к стенам, которые его окружали:
– И где же ее черти носят?
Он хотел было поправиться и произнести – «их», но раздумал, ибо сын еще не являлся составной частью ее прилюдного блуда.
Под окном – на этот раз совершенно молча – навялилась жердистая фигура.
– Ну, кажись, – придрожал он шепотом, – пошли косяком. И в это же время кто-то взвозился в коридоре.
Дверь чуть приотворилась, и ломкий юношеский голос вопросил:
– Сосо, ты дома?
Бесо отсутулил плечи, поняв, что это припожаловал кто-то из друзей сына.
А потом все вокруг растворилось на весь распах, и Бесо стало понятно, что заявились хозяева.
– Ну где ты тут скрываешься? – спросила Кэтэ, выдавливая собой темноту, потому как была в белом платье.
Пока Бесо соображал, как себя дальше вести, Сосо вздул огонь и приблизил лампу к лицу отца.
– А ты все еще похож на себя, – сказал. Этого, конечно, было достаточно, чтобы взбеситься.
Но его взор наткнулся на раскрытую тетрадь, где, расположенные в лесенку, были записаны стихи.