Обручник. Книга вторая. Иззверец

Кулькин Евгений Александрович

– Тянущееся время приносит ущерб только тогда, когда оно кажется бесконечным.

И в этот самый момент к столику подошли те две дамочки, которых Макс видел в скверике.

– Вы позволите стать вашими соседями? – спросила та, что тыкала клювиком зонтика спящего, аккуратно упакованная в непроницательность блондинка.

Ее спутница была типичной хохотушкой, потому что тут же прочла вслух отрывок из какой-то книжицы, что держала в руках:

– «Сторожа молодость, он прозевал старость.

А когда понял, что это она его до полдня держит в постели, совсем по-идиотски огорчился: «И когда это жизнь прошла?».

Неулыба, однако, произнесла:

– Я не расслышала вашего согласия.

– Ради Бога! – воскликнул учитель. И заверил: – К тому же, мы сейчас уйдем.

– Это как сказать! – вспыхнула веселостью хохотушка. – От нее, – кивнула она в сторону подруги, – без урона ушел только один Наполеон.

– Наверно, мы прервали вашу милую беседу, – произнесла неулыба. – То вы уж нас извините. Промерзли.

И тут в Волошине проснулся не то черт, не то демон, то ли оба вместе, когда он, подозвав скучающего подавальщика, произнес:

– Дамам вина, а нам еще чаю.

– Какая-то у вас жестокая щедрость, – произнесла неулыба. – Вы даже не испросили разрешение на то, чтобы мы снизошли до нее.

– Вы знаете, – залебезил Верблюд, – Максимилиан Александрович крымчанин. А у них там вино используется вместо воды.

– Так вы серьезно из Таврии? – спросила, вдруг посерьезнев, хохотушка.

– Да, – ответил Волошин.

– Откуда же, если не секрет? – опять без улыбки поинтересовалась веселина.

– Из Коктебеля.

– Не может быть! – вскричала угрюмка.

– Как свидетельствует жизнь, – совсем по-московски развязновато ответил он, – может.

– У меня там живет мой первый муж, – сказала серьезная дама.

– И как его фамилия? – поинтересовался Макс.

– Александр Волошин, – ответила дама.

Макс замер и напрягся так, словно его вот-вот кто-то – пинком в спину – столкнет в пропасть.

– Извините, – обвяло пролепетал он, – но Александр Волошин – это мой отец и он умер еще в восемьдесят втором году.

– Как это умер? – воззрилась на него дама. – Я его видела в Питере на прошлой неделе.

– Странно… – произнес Макс.

А хохотушка, перестав смеяться, глядела на него с каким-то, как ему казалось, садизмом, пока не произнесла:

– А вы знаете, что Гамлет однажды сказал: «Ты обожгла мое воображение своим телом». Но женился на ней, – кивнула она на свою подругу. – В мужчинах трудно разобраться без вина. Хотя вот и оно…

И только тут до него дошло:

– Так он Гамлет? – вскричал Макс? – А пес у него Шекспир?

– Да, – ответила дама-неулыба.

– И его фамилия Волошин?

– Совершенно верно.

– Ну

какое совпадение! – Макс не стал разговаривать неулыбу, что в фамилии Гамлета вместо «ш»??? «щ».

– И еще он мне как-то сказал, – продолжила, однако, уже давно не смеющаяся хохотушка. – «Ты, – говорит, – как цыган на вокзале, едешь и не знаешь куда». Знаете, на коленях передо мной стоял, а засватал, – она тыкнула зонтиком неулыбы в бутылку вина, – ее.

– Переоценка собственной личности в масштабах истории и есть трагедия, – неведомо по какому поводу произнес Верблюд и засобирался уходить.

Но прежде, чем подняться и откланяться, он подозвал официанта и расплатился за дам.

– Если вы не возражаете… – начал он.

– Я тоже с вами, – поспешно вскочил Макс.

– Ну вот, – разочарованно произнесла неулыба. – Уходите, а мы, может быть, родственниками какими-нибудь друг к другу приходимся.

Хохотушка помахала им вслед зонтиком.

– Вы их явно разочаровали, – произнес учитель, когда они оказались на улице. – И большое спасибо, что вы за меня хлопотали.

18

Не только на дворе, но и на душе было слякотно. И вовсе не от того, что ему, вроде бы и полусерьезно, но сообщил Мот. А от ощущения какой-то собственной несостоятельности, что ли.

Макс, как это ни смешно покажется, – для себя – потерялся в Москве.

Чем угодно он тут занимался, но только не тем, чем нужно.

И это угнетало.

А Мот ему сообщил следующее.

– Знаешь, – сказал, – ходят слухи, что тобой интересуются люди, которых, если и любят, то только во сне.

– Это кто же такие? – простовато поинтересовался Волошин, не думая, что придется услышать то, что ожидал.

– Они – из полиции.

– А что я такого сделал? – вдруг вопросил он совсем по-детски.

И зачем-то надел на себя тот шутовской колпак, в котором постоянно спит Мот.

– Это чтобы мысли не разбежались, – объяснял свою «околпаченность» он.

Мот – завтракал.

У него не было привычки сажать за стол посторонних, видимо, оттого, что постоянно находился на диете.

И вот, отчекрыжив прямо от целой, довольно упитанной луковицы почти половину ее бока, он произнес:

– Я понимаю, когда, скажем, шахтеры выступают за то, чтобы им сократили рабочий день, или служащие бастуют, чтобы прибавили получку. Но чего нужно студентам?

– Чтобы не унижали их гражданское достоинство! – выпалил Макс одну из фраз, которая, повторяемая многократно, виснет над толпой обезумевших от собственного множества студентов.

Мот, не поморщившись, – да еще без хлеба, – доел луковицу, потом произнес: