Обручник. Книга вторая. Иззверец
Шрифт:
– Ничто так не уродует человеческую психику, как комфорт.
– Ну уж?..
Волошин в Москве подхватил вот эту форму удивления.
– Если идти путем, на который ты себя обрекаешь, то ничего никогда не добиться.
– Коли не трудно, то объясните.
Оборот тоже чисто студенческий, с издевкой, подживленной чувством правоты и превосходства.
Мот поднялся, снял с Макса колпак, вздел его себе на голову и мгновенно встал на нее, словно это ему ничего не стоило.
– Ты
Так вот этот путь лежит как раз через такие страдания, что ты себе их и не представляешь. Думаешь, мне приятно каждый день ходить в синяках и ссадинах? Но это нужно, чтобы пропитаться, а людям, чтобы увидеть, сколь безграничны возможности каждого, если он однажды наступит на горло собственному комфорту.
Он встал на ноги.
Вернее, как бы выпрыгнул откуда-то из самого себя.
– Учиться, – сказал, – надо как можно труднее, чтобы наука не казалась легкой прогулкой по жизни.
Умом, что ли, или, точнее, сказать, сознанием, Макс это понимал. Как – зрением – воспринимал, что на дворе идет дождь, почти отвесно падает под ноги прохожим и те топчут ту самую красоту, которой восторгались весной и летом.
Не сердцем, а, может, и душой, никак не мог смириться он с тем, что завтра же – не по воле начальства или той же полиции – его не увидят среди бурлящего множества. И не к нему, а к кому-то другому будут обращены взоры тех, кому хочется зацепиться за чье-то бузотерство, чтобы таковым почувствовать себя.
– Вами правит, – тем временем говорил Мот, – власть толпы.
Самая поганая из каких-либо человеческих грехопадений.
Он вдруг приблизил к нему свое лицо:
– Тебя никогда не били «хором»?
– Как это?
– Ну, двадцать, например, на одного.
– Нет.
– Тогда ты не видел настоящих зверских глаз. В которых нет ничего человеческого.
Я не знаю какая сила, а может и знаю, но не стремлюсь озвучить, разжигает у вас именно вот эти, зверские чувства. Вам все равно, против кого выступать, что громить, кого презирать.
Это – нужно.
И еще – модно.
Макс – оторопело – отступил от окна.
Словно кто-то сообщил ему, что через минуту его зашибут некие бунтари, чтобы покопаться в его внутренностях.
«Мода», – повторил он про себя.
Почему ему об этом ни разу не подумалось? Ведь, действительно, на разного рода сходках каждый стремиться задержаться в сознании своих товарищей неким Джузеппе Гарибальди.
Мот же тем временем доел свою овсянку и стал пить – опять же овсяной – чай.
При этом он, на разные лады, повторял слово «овсянушка».
Сперва с ударением на второй слог, потом на первый, следом на
К нему вошла его партнерша Юмарина.
Вообще-то ее зовут просто Марина. Но у нее фамилия Юшина, и Мот зовет ее так при следующем объяснении.
– Я считаю, что у человека и фамилия, и имя должны быть равноправными. А то М. Юшина можно говорить, а почему Ю. Марина нельзя?
Юмарина на партнера не обижается.
Неимоверным прыжком она одолевает расстояние от порога до стола и взлетает ему на загривок.
Поэтому чай он уже допивает с Юмариной на шее.
– Чего у вас сегодня на четвертое? – спрашивает Юмарина, спорхнув с шеи Мота и подойдя к Максу.
Он возле нее, кажется, еще более огромней и беспощадно увольневатей.
– Уроки пришел брать? – попутно интересуется Юмарина, сняв с него какую-то невидимость.
Она от других женщин отличается именно этим. Пальцы ее, словно клюв некой птицы, так во что-то и тычутся, обязательно находя что-то другими невидимое или незамеченное.
«Четвертым» Юморина зовет разговор о политике.
Не дождавшись ответа на первый вопрос, она задает второй:
– Том, правда, что ты скоро станешь отцом?
Тут нужно еще отметить, что Юморина имеет привычку переворачивать имена. Мота она зовет Томом, а Макса Скамом.
– Ну а у тебя, Скам, как дела? Гарем еще не завел?
Причем, задавая вопросы, она сроду не дожидается на них ответов.
– Значит, – подытоживает она, – все в порядке или выше, чем более того.
И идет – пальцами – «пастись» по пижаме Мота.
Разговор на ту самую тему, которая сейчас щекотала ему печенки, вроде бы и иссяк, а какое-то саднение на душе осталось. Хотелось доказать свою правоту. Например, вдолбить Моту, что студенты не против порядка.
Более того, они за него. Но только чтобы он был достигнут…
Тут обычно бывает некая заминка. Как же сделать так, чтобы никого не гонять, а всяк – сам бы без принуждения – дисциплинировался с каждым шагом.
Хотя всякому понятно, что поблажка – это букашка, на которую хоть ненароком, но тянет наступить.
Да что далеко ходить. Был у них один учитель, который всячески баловал студентов, ставя им хорошие отметки за отсутствие знаний. Так каких только позорных кличек на него не понавешали.
Вот только некоторые из них: «Верблюд» – что значит, через любую пустыню проведет. (Он преподавал географию). «Осел» – от того, что с любым дураком общий язык найдет. «Пентюх» – ну тут было несколько толкований, одно из которых звучало так: «Человек, у которого внутри нет ничего такого, что намекало на твердость».