Обручник. Книга вторая. Иззверец
Шрифт:
– Давайте оставим наше испытание до воскресенья, – предложил он.
– В этот день Бог вряд ли возьмет мою душу, – смешковато бросил Коба. – Поэтому вполне подходит среда.
А уловка ехидника, естественно, была понятна всем.
До воскресения шторм на моря сгаснет и тогда спор попросту решится вничью.
А на второй, тот самый средний день, и произошло то, что описано было в начале. Только женина, что не дала этим упрямцам уплыть, явно была подговорена ехидником.
Но это,
Они – все трое – выбрались на берег.
И направились в ближайший кабак.
И там Коба увидел ту самую девку, которая на прошлом занятии, как ему казалось, вдохновляла ехидника на глупости.
Рядом с нею сидел немой.
Но, к удивлению Кобы, он разговаривал.
И тут в кабак не очень уверенно, как в хрустальный зал, вошел парень.
– Меня зовут Михаил Челидзе.
Он коротко оглянулся и предложил:
– Давайте дальнейший разговор продолжим на улице.
И интеллигентно пропустил вперед Кобу.
– Мы слышали, – сказал он, когда они оказались на морозном ветру, – чем у вас закончились вчерашние занятия.
И вдруг, просительно сморщась, заклинающе произнес:
– Не ходите к ним больше.
– Почему? – поинтересовался Коба.
– Это люди провокаторского толка.
Он захватил в легкие побольше воздуха и продолжил:
– Есть среди них, конечно, и рабочие. Но, в основном, всевозможные клерки, которые ходят на занятия ради ехидного увлечения.
Про себя Коба отметил, что так оно и было.
– А нам нужна серьезная учеба.
Так заключил Челидзе.
– Мы когда-то, – продолжил Михаил, – пытались объединится с ними, потому, что они как бы исповедуют программу общего развития.
Но – ничего подобного.
Сплошная пошлость.
Больше в кабак Коба не вернулся и, как он потом узнал, весь день простоял в него пустом стакане цветок, наверно воткнутый туда той самой девкой, которая вела перешепот с богопричинным ехидником.
Коба не мог однозначно ответить ни на один вопрос, который задавал себе сам.
Если бы судьба распорядилась, что он оказался богат и знатен, не тянуло бы его так на революционную борьбу?
С долей лукавства можно воскликнуть: «Конечно же! Дух бунтарства у меня в крови!».
Но так ли это, проверить не дано, поскольку Иосиф Джугашвили, сын сапожника, не богат и не знатен.
А вот тот, кто сидит сейчас перед ним, имеет и то, и другое.
Его имя Петр Исаевич Багиров.
И зовется он купцом первой гильдии.
– Нам нужна печать! – говорит.
И слово «нам» звучит как булыжник, брошенный в застекленную витрину.
Зачем все это ему, вообще-то богатому человеку?
К нему как-то в обсерваторию тоже приходил один купец.
Так
– Все превратиться со временем в прах, – откровенничал он, – и богатство ухнет неведомо куда или его растащат по себе наследники, не имеющие ко всему этому благоприобретению ни малейшего касательства. А звезда, она, знай себе, будет сиять. Звезда Автондила Гогнидзе.
Уходил тот купец из обсерватории в печали. Астрономы, как он считал, оказались людьми черствыми. Да и бескорыстными тоже. Словно помешали бы им лишние деньги.
Утешило его неожиданно другое.
– А может так быть, живу я, звезда под моим именем светит, а помру, ее другому какому-нибудь передадут.
Коба сказал:
– Все в высшей власти.
– Это ты здорово сказал! – заоживел глазами Гогнидзе. – Не под пятой у Бога, а в распоряжении той самой высшей власти. Интересно, сколько будет стоить, чтобы устроиться туда хоть рядовым приказчиком?
После ухода купца Коба долго размышлял о тщеславии.
И – по касательной – вспомнил одного горийского дурака, который – на базаре – тем и занимался, как – плевками – сгонял с арбузов мух.
Когда же его спрашивали, зачем он это делает, дурак отвечал:
– Чтобы яйца, более этих арбузов, не отложили.
А потом он ехидно прищурялся, довольный, что до этого никто не додумался.
Багиров не был дураком.
Но была у него непонятная, как и у горийского причудника, привычка.
Он везде с собой, заместо четок, носил пук искусственных цветов и, говоря, все время перебирал их.
Даже казалось, наиболее яркие использовал как знаки препинания.
Порой, замечал Коба, на Петра Исаевича нападала какая-то обреченность, и он не мог сказать, доживет ли до вечера, или…
Хотя, видимо, вот это «или» он и не мог вообразить в каких-либо достойных подробностях, тем более, ощутить неминуемый безысход.
Все он мог вообразить, кроме своей смерти.
И, может, все это и было поводом бросить свои деньги «в прорву неведомого», как кто-то назвал борьбу за лучшую долю неимущих.
Багиров перебирает цветы, а Коба ищет удобного случая, чтобы сказать, что они со своим товарищем Ладо Кецховели уже выпустили первый номер газеты, которую назвали «Брдзола» или, по-русски, «Борьба».
Но «Брдзола», как считает Коба, да и Ладо тоже, звучит романтичнее, что ли.
«Борьба» же воспринимается как нечто отрывочное.
В Баку все иначе, чем в Тифлисе.
Главное, тут еще не пронюхали, чем занимается купец Багиров, примолуя каких-то бездомных грузинят.
А там уже, как говорится, раздули кадило.