Обручник. Книга вторая. Иззверец
Шрифт:
– Давайте прощаться. – И уточняет: – До следующего раза.
– Чего от тебя ему было нужно? – спросил, подойдя, Курнатовский.
– Пока это знает он один, – ответил Коба. – А догадываемся мы оба.
– Шпик – не унимался Виктор Константиныч.
– Не будем так категоричны.
– Однако именно накануне нашего большого дела надо быть особенно осторожными.
– Так я ему даже не подарил своего голоса.
Уже дома, лежа в постели, «гоняясь», – как он шутил, за сном, Курнатовский несколько
Именно многословие загоняет настоящее дело на позиции, с которых не атакуют.
И в разговоре об этом Коба как-то сказал:
– Это в книгах надо писать, что после того, как наступил рассвет, заголосили птицы и загомонили люди, а в серьезных речах достаточно одной фразы, что день настал.
Курнатовскому все больше и больше нравится Джугашвили.
В походке стремительный, почти летящий, в суждениях он вдруг превращается в мудреца.
Когда же уже поверишь, что он являет собой умудренную годами основательную личность, он выкинет что-то такое юношеское, что несостоявшийся поп по дерзости явно тянет на дьявола.
Сейчас для Кобы, да и для него, Виктора Константиновича Курнатовского, наступает самый ответственный период, если не всей жизни, то того отрезка, который пал на революционную борьбу.
Они с Кобой должны ознаменовать начало нового века грандиозной по меркам Тифлиса демонстрацией рабочих.
Провожая его в Питер на партийную работу, Ленин говорил:
– Нам важно не только политически зарядить трудящихся идеей бороться за свои права, но и доказать, что иного пути просто нет.
Коба это понимает без слов. И еще кое-кто.
А остальным пока просто интересно, во что это выльется и обернется.
Тем не менее, идею, что на первомайскую демонстрацию надо придти в теплых пальто и зимних шапках, восприняли без смеха.
Ибо многие уже знали, чем нагайка отличается от шерстяного пояса.
По касательной вспомнил нынешнюю неожиданную встречу.
С однокашником.
– Говорят, – сказал тот, – ты с самим Лениным ссылку отбывал.
– Зря не скажут, – отшутился Виктор. И для уточнения адреса добавил: – Это доподлинно один господин Енисей знает.
И вдруг однокашник, чуть притушив голос, сказал:
– Ведь ты успешным человеком мог быть.
– А разве я сейчас безнадежен? – уточнил Курнатовский.
– Ну сознайся, разве гоже человеку, получившему высшее образование за границей, тратить жизнь на ту российскую, на ту русскую утопию, от которой Россия не избавится никогда.
– Это какую же?
– Что можно без царя, в том числе в голове, править такой непредсказуемой страной.
– Да, – просто ответил Виктор Константинович, – власть надо отдать народу. А он, уверяю, распорядится ею не хуже царя.
– Вся беда, – не унимался однокашник, –
– А рай нам и не нужен. Была бы сносной жизнь. У всех.
Говоря с однокашником, он мучительно пытался вспомнить его имя.
Фамилия всплыла сразу. А вот имя ускользало из памяти – то ли Федор, то ли Федот, а может, Феофан.
Что на «ф» – это точно.
Но однокашника звали Пантелеймон. И в Тифлисе он работал при цирке.
– Что же ты там делаешь? – поинтересовался Курнатовский.
– Диких зверей дрессирую.
– Но ведь ты тоже инженер! – вскричал Виктор Константинович.
– В какой-то мере, – согласился с ним Пантелеймон.
– Почему так скромно?
– Ты же учился в Цюрихе, а я в Берлине. Так вот меня выперли с третьего курса.
– Любовная интрижка.
– Нет, болтать слишком много любил.
– А ты по-прежнему неуловим.
Курнатовский знал, еще по школе, что Пантелеймон славился своими иносказаниями.
– И кого же ты дрессируешь зверей? – спросил Виктор Константиныч.
– Львов.
– И – успешно?
– Ну раз жив, то да.
– И какие же трюки самые опасные?
– Когда кладешь голову льву в пасть.
Курнатовский вообразил себе эту картину и поинтересовался:
– Страшно, да?
Сон съел ответ Пантелеймона.
Тем более, что увел он его в родную Ригу, на побережье моря. На яхту, которую он так и оставил без призора.
Стук не был интеллигентным, но и не громким. Средним был стук.
И голос не очень скромным:
– Откройте! Полиция.
Он недолго соображал, чего от него хотят.
Неспешно стал собираться.
Вопрос: «Кто предал?» – не стоял.
Потому как вспомнился ответ Пантелеймона, страшно ли держать голову в пасти у льва.
– А ты свою-то и не вынимаешь. Потому по ощущениям мы квиты.
Были квиты.
А теперь «моток выходит на новый виток».
Так когда-то сказал Пантелеймон на уроке физики про закон Ома.
Обыск был тщательным и доскональным.
Ночь за окном иссякла.
А Виктора Константиновича ела только одна мысль – уцелел ли Коба.
Неужели все, на что они столько потратили времени, потерпит крах?
Тактичность полицейских окончилась сразу же, как только они вышли из дому.
– Если хочешь хоть как-то облегчить свою участь, – начал офицер, – покажи, где проживает рябой грузин.
– Я понятия не имею, о ком вы говорите, – заученно произнес Курнатовский, а сам возрадовался: кажется, Коба уцелел.
И вдруг – чуть ли не со смехом вспомнил, что??? один подпольщик назвал «Красный крокодил».
А когда у него поинтересовались, не почему крокодил, а почему именно красный, он ответил: