Обручник. Книга вторая. Иззверец
Шрифт:
– В детстве мне как-то приснился красный крокодил. И вот с тех пор я – по выражению глаз и чего-то там еще – подыскиваю аналог среди людей. И как на Кобу глянул: «Вот он! Только хвоста нет!».
Но «хвост» был.
Только Коба его раньше, чем тому хотелось, заметил.
И, как это почти всегда делал, мастерски исчез.
Повезло ему и на этот раз.
– Сколь на долго? – как любит говорить он.
2
Коба не
Вот он подул с предгорья и принес с собой запах конского пота, следом увиделись и сами лошади, на которых стеклярусом зыбились фигуры седоков.
Вдруг молниево вспыхнуло солнце, выхватило триколор всадников, умноженный неведомо насколько, и в жилах остановилась кровь.
Сейчас произойдет то, чего опасались и вместе с тем ждали.
Это должно произойти.
Это должно случится.
Коба – вкосую бросил взгляд на колонну демонстрантов.
Она не дрогнула.
Только сплотилась почти до непроницаемости.
Кажется, она так спрессовалась – ужу не проползти.
Кто-то запел неведомо что.
И голос его утонул в нестройности чего-то гортанного, лишенного смысла и слаженности.
«У-е-и-и, У-о-и-и» – вот все, что можно было, при хорошем слуховом восприятии, услышать.
Цокот копыт приближался.
– Со-от-н-яа! – раздалось, казалось оде-то много дальше, нежели где были кони.
И тут какой-то жеребец споткнулся.
Дебелая кобыла, в свою очередь, налетев на него, рухнула рядом.
«Уе-ии, – доносилось по-прежнему. – И-о-и-и!».
И первый всадник поравнялся с колонной демонстрантов.
Короткий взмах разрубил пространство между нагайкой и ссутулившейся спиной, и треск как бы распустил по швам рядно.
Сеченый качнулся, но не упал, только ссыпал с рядом идущего пуговицы, видимо, повторяя жест казака.
– Не тронь старика! – крикнул какой-то казак, и Коба узнал в нем Степана.
Но видел он его всего мгновение.
Ибо в следующее уже вжимался внутрь того квадрата, где раненым пламенем металось знамя.
То самое, которое в прошлую маёвку поклялись отстаивать до конца.
Под ногу попал камень.
Коба поднял его и швырнул в морду лошади.
И не потому, что она была важнее всадника. А оттого, что лошадь заведовала устремлениями казака.
Потому она и рванулась в сторону.
И открыла нахальную усатую морду, в ухмыле готовую на очередное безрассудство.
И Коба и в эту морду швырнул камень.
И – попал!
Конь рванулся в сторону и казак рухнул и тут же был затоптан двумя гневно дышащими кобылицами.
Свистели нагайки и плетки.
Метались голоса, подожженные болью и ужасом.
А звук несостоявшейся песни все еще плавал в воздухе.
«У-о-и-и!
Вдруг хлопнул выстрел.
Потом второй.
– Ложись! – команда не подмяла, но подогнула ноги многим.
Кое-кто упал в пыль.
А Коба рванулся в сторону.
Споткнулся о раненого.
– Беги! – посоветовал тот, и откуда-то взятой ватой стал утихомиривать кровь в ране.
А казаки уже разломили колонну демонстрантов пополам.
Одну погнали к горам. Другую – к лесу, который тоже кишел конями.
Коба скатился в расселину, посшибав себе локти и колени.
И только здесь вспомнил про клятву держаться друг подле друга до конца.
Но какая-то неподвластная ему сила кинула его совершенно в другую сторону. И тут, на дне расселины, на траве, подпорченной его кувырканием, он вдруг отрезвел. И закарабкался вверх.
Туда, где кромсали тишину крики и стоны. Кажется, сейчас он вскарабкается в чью-то тень.
Поднял глаза.
Перед ним, держа коня на поводу, стоял Степан.
– Не ходи туда, – сказал он тоном, не обожженным горячностью. И добавил самое главное: – Уже все кончено.
И пока Коба соображал, что на это сказать, уточнил:
– Четырнадцать раненых.
– С чьей стороны? – спросил Коба.
– С вашей.
Степан убрал плеть.
– И с полсотни арестовано, – добавил Степан.
И когда Коба хотел спросить, что будет с ним, Степан всхохотнул:
– А здорово ты сотнику в морду чмокнул!
И, повернувшись вместе с конем, стал удалятся.
Через минуту ринулся отсюда прочь и Коба.
4
Век истлел, как незатушенная папироса.
Остались – дым и пепел.
Пепел вот-вот развеется по ветру.
А дым давно растаял.
Так что же тогда осталось?
Ах, Маркс!
Тифлис безбожно бликовал огнями: шел дождь.
А Сосо под надзором тьмы двигался навстречу с агентом «Искры» Виктором Курнатовским.
Эта газета, особенно ее интригующее название и сразу же возникший, потому, видимо, что слишком близко лежал, лозунг, что из искры разгорится пламя, заставляла замирать душу.
Но сейчас время сжигало век девятнадцатый.
В том, что недавние марксисты-эмигранты, во главе с Плехановым и Аксельродом создали рабочую партию, было что-то символичное.
Оба понятия не имеющие что такое рабочий класс, начинают заигрыш именно с могильщиком капитализма.
Ульянов же с некоторыми другими товарищами печется вокруг другой – Российской социал-демократической рабочей партии. Куда, под покров того самого «социал», можно вогнать все на свете, вплоть до массой гнилой интеллигенции.