Обручник. Книга вторая. Иззверец
Шрифт:
10
Троцкий смотрел на этого хилого полумальчика.
Наверное, он все же был полумужчиной.
Что-то в нем показывало недовершенность.
Некую несостоятельность, что ли.
Но он уверял, что знал лично Маркса, а с Энгельсом даже
И, кажется, некий вихрь, который заклубился в начале века над просторами Европы, посмел сюда, в Швейцарию, такое количество непонятных самим себе людей, что находиться среди них было одновременно интересно и боязно.
Вот тот поэт с лицом младенца. А далее молодой человек с обликом старика. Потом какой-то гигант, жонглирующий гирями, и карлик, демонстрирующий способности морской свинки, – все эти люди были из России.
Как они тут очутились.
Точнее, что их сюда привело, сказать смог только карлик:
– Тут почти не бывает морозов.
Был среди них и Боязник, как назвал его Троцкий.
Это личность особого толка.
На ночь он выходил из отеля на улицу, сооружал там себе шалаш из двух, как он утверждал, переживших две кругосветки, парусов, и там – спал.
И делал он это оттого, что боялся ночевать в помещении.
– А вдруг землетрясение, – говорил он. – И проснуться не успеешь. Когда же он шел на прогулку к Женевскому озеру, то надевал себе на шею спасательный круг.
– Вы собираетесь купаться? – как-то спросил его Троцкий.
– Упаси мою милость! – воскликнул тот.
– Ну – зачем тогда круг?
Боязник достал из кармана блокнот и прочитал:
– «Третьего марта одна тысяча девятьсот первого года, ничего не подозревающий господин Н. прогуливался со своей собакой…».
Короче, текст был длинный, а суть его сводилась к тому, что какая-то подвыпившая компания, в скобках было подчеркнуто «предположительно русских», праздно проводя в этом же месте досуг, сперва бросила в воду собаку, а когда Н. укорил их, и самого его.
Собака спаслась, чего не скажешь о ее хозяине.
Боязник хотел жить долго.
Он так и говорил:
– Возраст дан человеку не для того, чтобы оправдывать количество прожитых лет, а чтобы означать этапы своего развития.
Вот у вас сейчас проходит процесс накопления пространства.
Ведь, кажется, вы совсем недавно выехали из России в Англию, а потом из Лондона припожаловали сюда.
Кажется, Троцкий рассказывал Боязнику, что проделал этот путь, равно как говорил, что взял себе в псевдоним фамилию охранника в тюрьме, но, тем не менее, новый знакомый величал его Бронштейном.
И совсем не Львом, а Лейбой.
И у Троцкого не хватало мужества сказать этому, в общем-то, безумцу, что прошлое лучше забыть.
В том же самом блокноте, где написано о трагической судьбе господина Н., были и «складыгованы», как он говорил, «мысли, перевитые чувствами».
Потому, во время беседы, он доставал его и изрекал примерно такое:
«Быть дураком просто: не надо подтверждать, что ты таковой».
А
Чуть где прошибся, тут же прослывешь дураком».
И еще была у Боязника одна особенность.
Он любил – подсказывать.
И шахматистам, играющим на интерес.
И гадалкам, предсказывающим судьбу.
И даже жандармам, вельможно восседающим на своих упитанных конях. Жандармам он подсказывал, как им надо себя вести, если случатся массовые беспорядки.
– Нужно сделать вид, что это вас не касается, и тогда все сами разойдутся.
Нынче дождь загнал в прибрежное кафе разом всех: и Боязника, и поэта, и художника, и силача, и лилипута.
Не было только Троцкого.
И когда он появился, Боязник сказал:
– А ну выдай, Вадим, экспромт!
Так Троцкий узнал, как зовут поэта, одновременно стал обладателем такого посвящения:
Вы пошлый не пейте левейн,Сиятельный Лейба Бронштейн,Пусть им захлебнется таковскийЧудак по фамилии Троцкий.Боязник опять достал блокнот.
И вычитал:
– «Слава – это такой вид человеческого вожделения, которого никогда не бывает в избытке».
Видимо подумав, что речь идет о нем, художник сказал:
– Мне слава не нужна.
Поэтому, если кто-нибудь заметил, что она у меня есть, и я охотно меняю ее на деньги.
– Ну и сколько ты за нее хочешь? – прогудел гигант, все еще покоя не плечах гири.
– И в каком она пребывает измерении? – подал голос лилипут: В граммах или сантиметрах?
Художник добродушно улыбался, а Боязник снова унырнул своим взором в блокнот:
– «Когда у человек нет выхода, он считает это кознями своих врагов; когда же есть выход, он думает что это над ним подшучивают друзья.
Поэтому наши ошибки и есть наше достоинство».
Боязнику хлопали.
А тот прочел:
Я славу отдам врагу,А деньги раздам я нищимИ рукописи сожгуНа самом глухом пепелище.Когда же спросят меня:«Зачем я такой беспечный?»Отвечу, улыбку храня:«Чтоб стать в своей глупости вечным».А дождь тем временем перестал.
И первым на свет Божий вышагнул гигант, так и державший гири на плечах, и не подозревающий, что кто-то – мелом – написал на одной из них доходчивое матерное слово, потому сперва не понял подначку прохожего:
– И сколько же он весит?
– Это не он, а она, – подправил гигант прохожего.
– Ну я что вижу, то и говорю.
И он указал на гирю, на которой было начертано слово из трех букв.
– Вот мерзавцы! – вскричал верзила.
И Троцкий усмехнулся.