Обручник. Книга вторая. Иззверец
Шрифт:
– Как все же хороша жизнь, когда она на свободе и, помимо прочего, не утеснена ссылкой.
«Дрейфующие мысли!».
Вот оказывается, как назывался блокнот Боязника.
Теперь уже покойного.
И эту смерть Троцкий никак не мог объяснить.
Так она была противоречива.
Кажется, Боязник предусмотрел для сохранения себя все, что только может быть, кроме…
– Я зашел к нему в камору, – рассказал силач, – а он – висит.
– На постромке, –
И только теперь Троцкому стало ясно, что все те русские, с кем ему удалось познакомиться, жили в одном месте.
И этим местом был просторный амбар шорника, кажется, тоже выходца из России.
Там – по стенам – висела разная упряжь.
И Боязник, дурачась, примерял то хомут, то шлею.
То седло себе на спину пытался взгромоздить.
– Он перед смертью не изменился? – спросил Троцкий гиганта.
– Да нет, – ответил тот, – разве накануне более, чем всегда, выпил.
Но – шутил.
Меня назвал «Верхолазом по низменным делам» за то, что я хозяйскую дочку где не надо щупал.
Лилипут оказался наблюдательней.
Это он заметил, как Боязник что-то долго писал.
Потом все это упаковал в конверт.
И отдал все той же хозяйской дочке.
А та, видимо, ожидая неприятностей со стороны верзилы, пакет на почту, как было просимо, не снесла.
И вот его-то сейчас, сопя и слюнявясь, курочил атлет.
Письмо действительно было длинным.
«Дорогой Владимир Ильич! – начиналось письмо. – Вот и пробил час той самой страшной исповеди, от которой уклонились вы в своей время. Я живу в отеле, который можно назвать «Крысиный рай», среди людей, одержимых странной привычкой жить.
Всякий из нас имеет свои достоинства, но всем присущ один недостаток: у нас нет денег (в том числе и партийных), чтобы вкусно есть и сладко спать!
Слова «партийные деньги» Троцкого чуть покоробили.
Ибо почему-то подумалось, что письмо-то адресовано именно Ленину, хотя адрес на конверте отсутствовал, а зареванная хозяйская дочь так и не сумела вспомнить, в какой именно дом она должна была доставить пакет.
«Я далек от политики, – было далее начертано в письме, – и не верю в то, что человек – сам – способен изменить свою судьбу хотя бы оттого, что она написана ему на роду.
Но в одном я с вами согласен – надо шевелить людей просвещением и тогда они сами сойдут с ума.
Человека, от природы ограниченного, не потянет добывать любовь посредством уговоров.
Он добьется своего силой».
В скобках стояло: «(Я это воочию вижу каждый день»).
«Вооружил знаниями, – писал Боязник. – Надо разоружить духовно. Ибо вера в Бога – является главным тормозом раскрепощения личности».
– Троцкий прервал чтение.
Он уже привык прикладывать свою биографию к вновь
Кем же является он в «когорте тех, кому под тридцать»?
Да, такой именно критерий запустил гулять по своему письму Боязник.
Конечно, начитавшись Маркса и почти ничего у него не поняв, Троцкий уразумел главное: нужно как можно больше и, по возможности, красочно, говорить.
Тогда о тебе уважительно скажут: «Оратор».
Тут нельзя путать с низменным «оратай».
Пахать – это не его стезя.
А потом он уже пострадавшая за идею сторона. Тюрьма и ссылка – это высший сейчас политический зачет.
Конечно, потребуется принципность – очень нелюбимое Троцким проявление характера. Но и тут можно правдиво притворится.
Ибо опыт кое-какой более чем имеется.
Однако, что же дальше пишет Боязник?
«Меня часто посещает одна крамольная мысль: а нужно ли народу жить лучше, нежели он живет в настоящее время?
Ведь призыв к несбыточному – есть препарация сказки.
Ибо рано или поздно поймется истина, которая ужаснет: русский народ не способен сделать себя счастливым.
И не оттого, что не знает, что это такое, а потому что за идею может только платить соплями, нюнясь перед кем-то, как ему тяжело.
А чтобы – с помощью хотя бы зачатков ума – помочь себе в этом, как правило, не идет и речи.
А вы же с вашим пресловутым Марксом хотите скрестить косу с серпом, чтобы получить гребенку для расчесывания волос в интимных местах. Истинный друг для народа тот, кто идет с кнутом, чтобы им выбивать дурь будущего счастливца.
Враг же несет пряник.
Решето пряников.
– Ешь, дорогой! А время потерпит. И борона не усохнет. И плуг – не зуб – из борозды не выпадет».
Сжевал прянцы, а поля-то остались пустыми.
Нет, дорогой Владимир Ильич!
Если ногти по локоть не обрезали, то и за ножницы нечего браться». Троцкий опять остановил чтение.
Его ело удивление: какое несоответствие являл этот человек по отношению к тому, кем казался и кем на самом деле был.
Это же артист всех времен и народов!
И в пору, когда он над этим размышлял, к его столику, – а он читал письмо в кафе, – подошла женщина.
– Я – графиня Мелик-Пашаева – сказала она.
Троцкий преклонил голову.
Ее глаза требовательно смотрели ему прямо в лицо.
– Кажется, вы читаете письмо, адресованное не вам?
– Удивлен вашей проницательностью.
– Тогда верните его адресату, – голос чуть срывист, но приятен.
– Если у вас мужское имя-отчество, то пожалуйста!
И он показал ей начало письма.
Графиня зарыла лицо в ладони.
– И тут обман! – простонала. Посидев немного, она попросила: