Обряд на крови
Шрифт:
«Бля, — прошептал он, выплюнув сгусток липкой слюны, вытер подбородок и поднялся. Подошел к тигрице и, увидев окровавленный затылок Краева с лежащей на нем громадной, широкой, как лопата, когтистой лапой, прохрипел: — Да охренеть, не жить!» Пригнулся, вцепился двумя руками во вздыбленную на загривке тигрицы густую длинную шерсть и, напрягая мышцы, скрипя зубами, потащил зверюгу на себя. Кое-как осилил — оттянул в сторону. Перевернул Илью на спину и матюгнулся.
Краев был еще жив. Воздух со свистом вырывался из его широко раскрытого рта. Вся одежда спереди была разодрана в клочья, распущена на лоскуты, открывая взору бледную, исполосованную звериными когтями грудь с клочком вьющихся седых волос посередине, едва заметно приподнимающуюся при каждом вздохе, разорванный, словно вскрытый скальпелем живот с вывалившимися наружу парящими внутренностями.
«Бля, — повторил Нилов и, брякнувшись на колени, нагнулся над Краевым: — Слышь?.. Слышь меня, командир? Ты меня слышишь?» Губы Ильи дрогнули, медленно сомкнулись:
— Ты, — уронил он чуть слышно.
— Что? Что? Я тебя слышу? — еще ниже, к самому уху Ильи пригнулся Нилов.
— Камни отдай… камни.
— Какие камни? Кому отдать? — проглотив застрявший в горле терпкий комок, спросил Нилов.
— Сане… я ем-му должен.
— Где камни? Какие камни?!
— Там… воротнике…
— Я не понял? Я ничего не понял?! Какой воротник? Какие ка… — растерянно забормотал Нилов, но, заглянув в неподвижные, остекленевшие глаза командира, осекся на полуслове, осознав, что больше не получит никакого ответа. Поднял голову и, увидев в десятке метров от себя оскаленную морду тигренка, угрожающе выгнувшего спину и припавшего на передние лапы, пошарил взглядом, нашел лежащий на снегу винторез и, ухватив его за ремень, подтянул к себе.
Тигренок вскинулся после выстрела, взметнув облако снежной пыли. Рванулся в одну сторону, в другую и, издав какой-то жалкий полурык-полувизг, ломанул в чащу.
«Зацепил я его, — растирая снегом вспотевшее лицо, беззлобно, с каким-то тупым безразличием подумал Нилов. — Точняк зацепил. Да и пусть подохнет… тоже».
Славкин
Пронесло еще раз — банально и омерзительно. И тут же донесся из-за болота заливистый лай собаки. Натянул штаны, с раздражением выдрал из пояса окончательно пришедший в негодность ремень и затолкал его в карман. Подхватил винторез и, распластавшись на снегу, приник к прицелу, а через секунду заиграл желваками. Обитая горбылем дверь одной из землянок растворилась, и в ее проеме появился молодой мужик в длинной исподней рубахе с карабином в руке. Переступил за порог и завертел башкой по сторонам. «Даже босиком, скотина, выскочил. Видно, всегда настороже, — с затаенной злостью подумал Славкин. — Совсем щенок еще — лет двадцать — двадцать пять. Ладно, посмотрим, что он дальше делать будет». Мужик постоял, потоптался на снегу пару минут, просверлил, просканировал зенками всю округу и, прикрикнув на собаку, дождавшись, пока она замолчит, шагнул к землянке. Но у порога опять остановился, словно в раздумье, резко обернулся, еще раз окинул взглядом дебри за болотом и только потом исчез в жилище, прикрыв за собою дверь. «Начну копошиться, и эта псина — зараза чуткая опять заголосит. Она уже на стреме. Но и лежать здесь долго без движения я тоже не могу? Надо побыстрее отсюда убираться. Да и времени до темноты у меня — в обрез. А ведь еще предстоит где-то повыше толковое местечко найти, чтобы вся эта их потайная богадельня, как на ладони, видна была. Да и пожрать слегка и хоть немного обогреться, перевязать ногу… Кипешню здесь поднимать никак пока не могу. Надо дожидаться, пока Андрюха со своей шоблой сюда дошкандыбает. Сливать — так всех разом, одной кучей, чтобы потом не гоняться за каждым в отдельности, не выцеплять поодиночке в этих непролазных дебрях. Так будет гораздо легче, и быстрее, и надежнее».
Соблюдая предельную осторожность, поднялся с земли и, подхватив винторез, отошел на полста метров назад и, свернув в сторону, бочком протиснулся в кусты.
Повезло. Успел до наступления полной темноты найти удобную засидку на широкой скальной террасе. Но пока короткими скачками с костылем под мышкой взобрался наверх по крутому, усеянному скользкими камнями склону сопки, упрел, как последняя скотина. Рана опять обильно кровила, юшкой залило всю штанину, и даже носок под берцем насквозь вымок — хоть выкручивай. Окинув беглым взглядом лежащее далеко внизу широкое болото, продолговатые бугорки заснеженных землянок, едва заметные в сгущающихся сумерках, отковылял за бугор и уселся прямо в снег. Проплевался, вытер пот с лица и принялся за перевязку. А в голове уже вертелось: «По-любому придется костер жечь, иначе до утра окочурюсь. Пропотел капитально. Через час в мандраж кинет. Еще не хватало только для полного счастья что-нибудь себе отморозить. Тогда вообще веселуха будет, хоть стреляйся… Ничего — оттуда не заметят, а дым с такой крутизны в низину не потянет. Здесь же ветерком и растащит». Перемотал свежим бинтом пробитое острогой колено, набрал хвороста и обломков толстых сухих сучьев и развел огонь. Через десяток минут начало припекать и даже жарко стало. Пришлось немного отодвинуться от костра. Есть хотелось зверски, но, вспомнив, как его погано носило еще час назад, решил не рисковать и только попил воды, слегка подогрев фляжку. Управился с делами и начал, не торопясь, подетально обдумывать предстоящую операцию, но теперь уже с учетом сложившихся обстоятельств: «Пока не знаю точно — сколько этих богомольцев гребаных. Малек утверждал, что три мужика и две бабы. Один старик, другой — сосунок. Это, похоже, тот и есть, что из землянки вылазил. Еще и бороденка куцая — в три волоска… Остается один гипотетически серьезный противник. Да и тот, скорее всего, тоже пентюх пришибленный, на этом их тупом непротивлении повернутый. Хотя, когда начнешь, наверно, им шкуру заворачивать, и они в ответ серьезно окрысятся. Нужно же быть полным остолопом, чтобы безропотно под нож идти… С Андреем еще этот егерек, который постарше. Второго ретивого я из строя вывел. А, может, он уже и вообще по дороге ластами щелкнул? Вполне возможно… Короче говоря, трое. Детский лепет. Конечно, желательно их всех скопом в хате накрыть. Одной гранаты хватит. Только вот пес, зараза! Отстрелять его издалека — не проблема, но ведь все равно взвизгнет и наведет шороху. Если только его с утреца загасить, часика в четыре-пять, когда у хозяев самый сон? А что? Ночник еще фурычит. Еще вчера фурычил, по крайней мере», — подумав, резко содрал с ветки винторез и, щелкнув тумблером, убедившись в том, что прибор действительно нормально функционирует, облегченно выдохнул. Прислонил винтовку к дереву — поближе к огню. И тут как-то разом моментально ощутил какую-то дикую необоримую усталость, разлитую по всему телу, усталость и тупую саднящую боль, живущую в каждой клеточке, боль и полное безразличие ко всему происходящему. И на последних остатках воли буквально за волосы подтащил себя к рюкзаку, заставил достать аптечку и принять две таблетки бемитила [84] . Запил их водой, оттянул еще подальше от огня валежину, придвинул ее вплотную к сосенке, уселся и, прижавшись спиной к шершавому стволу, прикрыл глаза и, хрустнув крепко сцепленными зубами, замер в ожидании, пока начнется действие препарата и хоть немного отступят тошнота и боль и мышцы снова обретут упругость: «Все, заканчивай
84
Бемитил — актопротектор, повышающий работоспособность.
Андрей
С ходу влетел, вломился в кустарник, в чащу, но через минуту опомнился, сообразил, что так как раз легче всего угодить под выстрел. Вернулся на оставленный след. Быстро пошел по нему, но теперь уже стараясь двигаться как можно тише, время от времени останавливаясь, напрягая слух и зрение.
Набрел на плотно утоптанный пятачок, остановился, взял автомат наизготовку: «Вот здесь он лежал. Наблюдал за кем-то?» Проскользнул еще на десяток метров вперед и, выбравшись из леса, увидел широкое длинное кочковатое болото и сразу же за ним — несколько заснеженных землянок, сивого мерина, привязанного к дереву, здоровенного волкодава, моментально загремевшего цепью и залившегося в хриплом лае при появлении чужака. Но было не до радости. Об этом даже не подумалось. Бросил взгляд на следы и понял, что они тянутся куда-то в сторону, в обход болота. И не медля, сорвавшись с места, кинулся к скиту напрямик. Лез и лез упорно, спотыкаясь и падая, через покрытые густыми длинными космами осоки высоченные кочки, и только одна-единственная мысль гвоздила в мозгу: «Успеть! Опередить его, гада! Опередить во что бы то ни стало!»
Издалека увидел, как распахнулись двери в одну из землянок и наружу выбежали люди — мужчина и женщина. И сразу же будто камень с души сорвало. И силы в один миг утроились. Вырвался из цепких объятий промерзшей болотины, пролетел, едва касаясь кочек, последние метры и замер с бешено колотящим в виски сердцем, прижимая к груди подбежавшую к нему Глушу. «Пришел, мой миленький! — в горячке шептала она, повиснув у него на шее, прижимаясь к нему всем телом. — Слава, Христе Боже! Возвернулся, мой любый!» — «Пришел, пришел, Глушенька, — шумно выдыхал он, наглаживая ее по склоненной головке, по дрожащим острым плечикам, — пришел, как видишь, милая. — И тут, как будто молния сверкнула в мозгу, и, резко оторвав от себя девушку, он крикнул: — Назад быстро! — Схватил растерянную Глушу за руку и поволок ее за собой, втолкнул в распахнутые двери и оглянулся на Никиту: — А ты чего стоишь?! Сюда давай, быстро! — И, видя, что тот никак на это не отреагировал, схватил его за рубаху и силой втащил в землянку. «Не трожь!» — попытался кобениться парень, ударил его по руке. «Заткнись! — гаркнул на него Андрей. — Заткнись и слушай! — Выглянул осторожно из двери, окинул взглядом болото, узкую тропинку, набитую вдоль подножия сопки, и, обернувшись, посмотрел на парня: — Успокой собаку. Ну!» Никита пробурчал что-то себе под нос, неохотно выглянул на двор и прикрикнул на пса: «Угомонись, Буян. Кому велено?! — И, вернувшись в помещение, набычился: — Ежели ты…»
— Замолчи, сказал, — оборвал его Мостовой. — Сейчас не до шуток.
— Что за лихо у тебя стряслось? — спросила девушка. — Опять лихо?! — и, ойкнув, зажав рот ладошкой, робко прильнула к его плечу.
— Худо дело, Глушенька. Тут один уродец за мною гонится… за нами. Он на нас охоту устроил… и на вас тоже. Слава богу, я еще успел к вам раньше него добраться, — сказал Андрей и снова перевел взгляд на парня: — Понял, нет?.. Да все уже, успокойся, в конце концов, ревнивец бешеный. Бодаться с тобой потом будем. Сейчас не до этого… Кто еще, кроме вас, здесь?
— Окромя нас, Елизар с Калистратом да бабка Аграфена, — ответила за парня Глуша и прибавила дрогнувшим голоском: — Все, что от прежнего скита осталось.
— Я знаю, я помню, милая, — сказал Андрей с защемившим сердцем и легонько сочувственно пожал ее локоток. — Где они сейчас?
— Здесь недалече… в овражке на всенощной. Они там на камне молятся. Должны бы уже возвернуться.
— Плохо… Никита?
— …
— Все, я сказал, прекрати немедленно это свое детство золотое. Сейчас не время разборки устраивать. Беги быстро за остальными. Им нельзя на дворе оставаться. Очень опасно. Веди их сюда, только осторожно. Имей в виду, что вы постоянно на прицеле. Этот гад, вполне возможно, где-то недалеко засел. Перестрелять вас может запросто, понял?
— Не глупой, небось, — буркнул в ответ Никита, по-прежнему глядя букой на Мостового.
— Беги, а не иди. И лошадь не бери. Пешком, понял? И как можно быстрее их сюда веди. Пусть там все заканчивают, бросают. Потом домолятся. Объясни Елизару, что дело серьезное. Очень. И карабин не забудь. У мужиков с собою есть оружие?
— Какое оружье?! — возмутился Никита. — Они ж там — на молебне! Рази ж можно?
— Тогда захвати с собою еще один карабин. Есть еще один в запасе?
— Есть у духовника. И у Калистрата — «манлихер».