Обряд на крови
Шрифт:
– … но любовь из них больше, – договорил я. – Это из Библии.
– Первое послание Коринфянам, глава тринадцатая, – кивнул Томас. – Отец заставлял нас всех запомнить эти строки. Ну, это как когда родители наклеивают яркие зеленые стикеры с гадкой мордой на ядовитые моющие средства под раковиной.
«Что ж, не лишено смысла», – решил я.
– Так о чем вы хотели со мной поговорить?
Томас отворил дверь в дальнем углу библиотеки и пропустил меня в длинную тихую комнату, щелкнув предварительно выключателем. Пол устилал мягкий серый ковер. Стены тоже были серыми. Редкие плафоны
– Вы и вправду здесь. То есть я и подумать не мог, чтобы вы оказались в одном из наших домов – даже в этом, можно сказать, в Чикаго. И я хочу, чтобы вы увидели кое-что, – негромко добавил он.
Я повернулся к ближней стене.
– Что?
– Портреты, – сказал Томас. – Отец всегда пишет портрет женщины, которая родила ему ребенка. Посмотрите их.
– Что я должен увидеть?
– Просто посмотрите.
Я нахмурился, но послушно двинулся вдоль стены, обходя комнату по часовой стрелке. Черт, художником Рейт был настоящим, без дураков. Первый портрет представлял высокую женщину средиземноморского типа; судя по одежде, она жила веке в шестнадцатом или семнадцатом. Золотая табличка на раме гласила: «ЭМИЛИЯ АЛЕКСАНДРИЯ САЛАЗАР». Я перешел к следующему портрету, потом к следующему. Для того, чью основу жизни составляет кормежка на людях посредством секса, Рейт отличался относительной сдержанностью. Сколько я ни смотрел, я не нашел и двух портретов, разница во времени написания которых составляла бы меньше двух десятков лет. Зато портреты могли бы служить хорошим пособием по истории моды вплоть до наших дней.
С предпоследнего портрета на меня смотрела женщина с темными волосами, темными глазами и резкими чертами лица. Пожалуй, я не назвал бы ее безупречной красавицей, и все же ей нельзя было отказать в привлекательности – шокирующей, интригующей. Она сидела на каменной скамье – в длинной темной юбке и темно-алой рубашке. Голова чуть надменно склонена набок, губы изогнуты в ироничной улыбке, руки раскинуты и покоятся на спинке скамьи, словно желая обнять всю вселенную…
Сердце мое вдруг дернулось и забилось чаще. Еще как чаще! Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы прочитать надпись на золотой табличке.
«МАРГАРЕТ ГВЕНДОЛИН ЛЕФЭЙ».
Я узнал ее. У меня сохранилась всего одна ее фотография, но я ее узнал.
– Моя мать, – прошептал я.
Томас кивнул. Он сунул пальцы за ворот водолазки и вытянул оттуда серебряную цепочку. Снял ее с шеи, протянул мне, и я увидел, что на ней висит пентаграмма – почти такая же, как моя.
Да нет, не почти: точно такая же.
– Не ваша, Гарри, – негромко, непривычно серьезно произнес Томас.
Я тупо смотрел на него.
– Наша мать, – сказал он.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Я все смотрел на него; сердце мое ныло от потрясения, а поле зрения сузилось, превратившись в серый туннель, в дальнем конце которого виднелся Томас. В комнате воцарилась тишина.
– Врете, – произнес я.
– Нет.
– Наверняка врете.
– Зачем? – спросил он.
– Затем, что это ваше основное занятие, Томас. Вы врете. Манипулируете людьми и врете.
– В этом случае не вру.
– Еще как врете! И мне некогда возиться со всей этой ерундой. – Я сделал шаг к двери.
Томас заступил мне дорогу.
– Гарри, не можете же вы отмахнуться от этого.
– Подвиньтесь.
– Но мы…
Глаза мне заволокло багровой пеленой от злости, и я ударил его в лицо – второй раз за последние шесть или семь часов. Он полетел на пол, взмахнул ногой и сделал мне подсечку. Я тоже грянулся об пол, и Томас навалился на меня сверху, пытаясь заломить мне руку за спину. Я подобрал ногу под себя и впился в его руку зубами. Он взвыл, я оттолкнул его так, что он с силой ударился о стену, и мы расцепились. Томас поднялся на ноги, угрюмо косясь на укушенную руку. Я, задыхаясь, привалился к стене.
– Это правда, – сказал он. Он меньше моего выдохся после этой короткой потасовки. – Клянусь.
Я не удержался от слегка истеричного смешка.
– Постойте-ка, это мы уже слышали. Теперь вам положено сказать: «Спросите у своего сердца – оно подскажет, что это правда».
Томас пожал плечами:
– Вы хотели знать, почему я вам помогал. Почему рисковал ради вас. Что ж, вот вы и знаете почему.
– Я вам не верю.
– Тьфу, – устало вздохнул Томас. – Говорю же вам: правда.
Я мотнул головой.
– Кто, как не вы, говорил: вы пользуетесь людьми как орудиями. Полагаю, сейчас вы каким-то образом используете меня в борьбе против отца.
– Ну, в конечном счете может выйти и так, – ответил он. – Но помочь Артуро я вас просил вовсе не поэтому.
– Тогда почему?
– Потому, что он достойный человек, который не заслужил, чтобы его убили, а сам я не в состоянии помешать этому.
С полминуты я обдумывал услышанное.
– Но это ведь не единственная причина, – сказал я наконец.
– Что вы хотите этим сказать?
– Инари. Вы прямо как с катушек слетели, когда тот вамп навалился на нее. Она-то с какого боку во всей этой истории?
Томас прислонился к стене рядом с портретом моей матери и рукой откинул упавшие на лицо волосы.
– Она еще не подвержена Голоду, – сказал он. – Но стоит ей начать кормиться – и обратного пути нет. Она будет как мы все, остальные. Отец подталкивает ее к этому. Я пытаюсь помешать.
– Зачем?
– Потому… потому что, если она в свой первый раз будет влюблена, это убьет ее Голод. Освободит ее. Мне кажется, она достаточно повзрослела, она способна на такую любовь. Есть один молодой человек, о котором она всем уши прожужжала.
– Бобби?!! – поперхнулся я. – Этот мордоворот-мачо?
– Не будьте к нему слишком строги. Вот вы бы сохранили уверенность в себе, если бы вам светило целый день трахаться под объективами камер на глазах у девушки, которую вам хотелось бы пригласить в ресторан?
– Вероятно, для вас это будет потрясением, но о такой возможности я даже не думал.
Томас на мгновение сжал губы.
– Если парень тоже полюбит ее в ответ, она сможет жить. Жить, не беспокоясь о таком, – голос его дрогнул, – о таком, как то, что случилось с Жюстиной. Как то, что сделал отец с остальными моими сестрами.