Обряд Ворлока
Шрифт:
Лосси устремился за ним.
— О-о-о-дин!!! — как и большинство урманов, хевдинг в бою забывал о крещении и возвращался к богам предков. — Бей-круши-и-и!!!
«Откуда у него такая голосина, — подумал Вратко, уже поравнявшись с Черным Скальдом. — Сам коротышка-боровичок, а ревет, как медведь, которого среди зимы из берлоги подняли».
В следующий миг новгородец увидел изувеченное, измаранное кровью и копотью, покрытое кровоподтеками лицо Хродгейра. А в особенности — выжженные глаза хёрда.
Время остановилось для Вратко. Есть ли на этом свете более изощренное издевательство над человеком, нежели лишить его зрения? Вот так в одночасье отрезать его от красок жизни. Парень похолодел, представив, что должен ощущать Черный Скальд. Никогда викингу не увидеть крутой, поблескивающий бок морской волны, темно-зеленой в непогоду, лазурной под ярким солнцем, иногда серой, а иногда синей-синей, до пронзительности. Не увидеть неба, нежно-сиреневого на рассвете, багрового на закате, и бегущих облаков, то грязных, как нечесаная шерсть, то белоснежных, подобно лебяжьему перу. Для него теперь недоступны легкое трепетание листвы на ветру, волнующаяся трава на поляне, черно-сизые ягоды на заснеженных кустах терновника и алые гроздья рябин, «озерки» цветущего льна и глазки ромашек. Не следить викингу за стремительным полетом сокола и за парящими над водной гладью чайками. Не командовать ему больше боевым дреки, что, оскалив драконью пасть, венчающую штевень, стремится на врага, не идти впереди строя хирдманов с остро отточенной сталью в руке.
Тяжело утратить ноги или руки, оглохнуть или онеметь, но глаза…
Парень задохнулся от жалости, которая сменилась клокочущим гневом. Да что ж это за люди такие?! Рыцари? Где же ваша честь и доблесть? Монах? Разве этому учил Иисус Христос апостолов и людей, жаждущих света высшей истины? Да вы хуже зверей лесных! Медведь рвет когтями, волк вцепляется клыками, тур поднимает на рога, гадюка жалит… Но они не увечат врага нарочно, стремясь превратить его в жалкого калеку, беспомощного и несчастного.
— Ты живой? — нерешительно проговорил новгородец. Просто, чтобы сказать хоть что-нибудь. Чтобы Хродгейр не стоял неподвижно, словно прикрученный к дереву труп, брошенный на прокорм падальщикам.
Долго, очень долго Черный Скальд молчал. Вратко даже подумал было, что оправдались самые худшие его предположения. Подумал и покрылся липким холодным потом. Но тут губы хёрда дрогнули.
— Кто тут?
— Это я… — не сумел придумать ничего лучшего Вратко.
Но Хродгейру хватило услышать звук его голоса.
— Подарок Ньёрда? Ты? — Хродгейр попытался улыбнуться, но разбитые губы лишь искривились.
— Я! Я! — обрадованно закричал Вратко. Засуетился. — Сейчас… Сейчас я тебе помогу.
Пальцы словена шарили на поясе в поисках ножа. Только ощупав широкий ремень, он вспомнил, что не брал ножа взамен того, что когда-то подарил Вульферу. Тогда он вытащил меч и начал пилить веревку.
— Я рад, что вы живы… — прошептал скальд.
— Живы мы, живы, — трясущимися губами шептал Вратко. — И Мария жива, и даже Рагнар выздоравливает…
Громкий, исполненный боли крик, раздавшийся позади, заставил парня обернуться.
Сеча продолжалась, но…
Удача отвернулась от датчан.
Из темноты выбежали дружинники Модольва. В шлемах, кольчугах, прикрываясь щитами — спали они в доспехах, что ли? Люди Точильного Камня были вынуждены отступать, отмахиваясь от наседавших врагов. Сам Лосси отходил в числе последних. Его огромный топор порхал, как перышко. А около хевдинга данов вьюном вился тот самый норвежец, что убил Торда. Наскакивал, рубил по ногам, пытался обманным движением зацепить хотя бы плечо датчанина.
А кто же кричал?
Вратко пригляделся внимательнее и увидел воина, корчащегося в углях почти догоревшего костра. Датчанин это или норвежец, не сказал бы никто. Ругался он на общем для северян наречии и пытался выбраться из прожигающих одежду углей. Однако нога, должно быть перерубленная в схватке, волочилась безжизненной плетью и мешала ему ползти.
«И это люди Модольва дерутся без лучших своих бойцов: Белоголового хевдинга, Эйрика, берсерка Скафти Медвежья Шкура. Жарятся ли они в христианском аду или пируют в Вальхалле рядом с Одином?»
— Бей-круши! — кричали датчане, но уже без былого запала.
— С нами Бог! — орали в ответ норвежцы. — Deum de Deo, Lumen de Lumine! [41]
Извергавшаяся из перекошенных ртов, обрамленных всклокоченными бородами и длинными усами, латынь звучала необычно. Как если бы они заговорили по-арабски или по-хазарски.
— Один! — отвечал им датский хевдинг, рыча от ярости: ну, никак он не мог зацепить верткого бойца, противостоящего ему, и все тут!
Меч и тяжелый нож мелькали, словно молния. Жалили в горло, грудь, живот, секли по ногам, метили в глаза… Вращая топор, будто хворостинку, Лосси успевал пока не только успешно отражать вражеские выпады, но и удерживал противника на расстоянии. Но для победы этого мало! Как говорил когда-то старый Сигурд: нет удара — нет победы.
41
Бог от Бога, Свет от Света! (лат.)
— Режь веревки… — поторопил парня Хродгейр. Он не видел, что происходит на поляне, но наверняка по звукам мог догадаться о кипящем сражении.
— Ага! — кивнул Вратко и с удвоенной силой принялся елозить мечом взад-вперед.
Толстая конопляная веревка, разлохмаченная и отсыревшая, поддавалась плохо. А может быть, клинок был не слишком острым? Вообще-то новгородец смутно представлял, как нужно правильно точить меч, а никто не подсказал. Хотя, с другой стороны, рубить-то им можно. Викинги никогда не старались довести лезвие до такой остроты, чтобы бриться.
— Крепче стой! — кричал кто-то из датчан.
— Бей-круши! — отвечал ему гундосый голос Бьёрна.
— Deum de Deo! — орали норвежцы Модольва.
«Где же рыцари? Эдгар и тот, второй, смуглый… Если они сейчас ударят, датчанам не устоять. Размажут, расплющат и копытами разнесут… А они наверняка готовятся вступить в бой, — думал Вратко. — Это викинги могли в одежде и сапогах спать — вскочил, шлем на голову, меч в руки и в бой! А благородным рыцарям время нужно, чтобы облачиться в броню, на коня взобраться. И хотя для этого у них слуги с оруженосцами имеются, а в один миг не управиться. Никак не управиться…»