Обряд Ворлока
Шрифт:
— Все будет хорошо, Вратко… — прошептал грек.
— Ты старайся, ромей, старайся, — вкрадчиво попросил Гуннар.
А Олаф пробурчал что-то невнятное.
— Терпи, парень, терпи, — едва слышно говорил Димитрий. — Хоть и богомерзкий ритуал затеяли, а все ж человек ты хороший. Не могу я допустить, чтобы с тобой злое сталось… А еще рассказать тебе хотел — я тут буквицы разбирал, разбирал, что в книге той прописаны… Есть там и про копье, и про чашу, и даже про зверя какого-то. Помнишь, ты мне сказывал?
Вратко вздрогнул.
— Ты молчи, не отвечай мне ничего… После поговорим. А сейчас заканчивать нужно с обрядом вашим. Я хоть и не должен язычникам сочувствовать, а все ж здесь они природнее, нежели бенедиктинцы с епископами латинскими…
Вместе с его словами слабость постепенно уходила из тела словена. Возвращалась ясность мысли.
«Что там сейчас на Сенлакском холме? Устоят ли саксы?»
Душа Вратко словно раздвоилась.
Одна ее часть испытывала стойкую неприязнь к Гарольду Годвинссону. Как-никак, а король Англии был повинен в смерти Харальда Сурового и множества норвежских воинов, к которым новгородец успел привязаться, как к родным. Со смертью конунга Норвегии начались злоключения словена в Йоркширских холмах, испытания, которых он не пожелал бы и лютому врагу. А сколько достойных людей пали не в честной битве, а от рук убийц, возглавляемых Модольвом Кетильсоном? И Хродгейр — мудрый, отважный, самоотверженный — ослеплен и влачит существование жалкого калеки. И Мария Харальдовна страдает в пещерах Полых Холмов вместе с ним. Но Гарольд сражался достойно при Стэмфордабрюгьере. Силы английского и норвежского войска не слишком отличались. Победа досталась более удачливому, напористому, возможно, более хитрому. Но на войне хитрость — не порок. Командир должен быть хитроумным, чтобы сохранить жизнь своим воинам и убить как можно больше вражеских.
Здесь же, при Гастингсе, нормандцы привели вдвое больше бойцов, чем саксы. И вооружение у них получше — кольчуги, кованые шлемы, кони. И опыт сражений там, за проливом. А кроме всего прочего, хускарлы Гарольда устали. Попробуй-ка отшагать от Йорка до южного побережья! Да еще с такой скоростью! Даже налегке, без доспеха и оружия, язык на плечо вывалишь. А тут… На ополченцев тоже надежды мало — что возьмешь с пахаря или пастуха? Потому-то второй половинкой души Вратко сочувствовал саксам. Даже не столько королю Гарольду, который казался слишком упрямым и прямолинейным, не его бесшабашным и нагловатым братьям, не ярлам и танам — этим есть что терять, но и присягнуть Бастарду они не постесняются, ежели нужда приспеет, а простым людям: хускарлам, танским дружинникам, селянам и горожанам, откликнувшимся на зов Годвинссона. Им погибать хоть так, хоть этак. Победит Гарольд — положит большую часть войска, ибо по-другому с нормандцами не справиться, сколько семей в Англии останутся без кормильцев, сколько женщин овдовеет, сколько детей станут сиротами? Одержит верх Вильгельм — будет еще хуже. Из приведенных на холм Сенлак тысяч выживут разве что сотни, если не десятки. Да и потом их будут травить, словно диких зверей. Строптивые подданные новому королю не нужны. Чернь, однажды взявшая в руки оружие и вышедшая с ним на поле боя, не забудет, как сладко раскалывать череп благородному рыцарю или втыкать вилы в брюхо его коня. От них только и жди бунта. Поэтому — если судить по слухам, какие ходили о Вильгельме Бастарде, — он постарается избавиться от всех противников-простолюдинов.
Значит, он, Вратко из Новгорода, должен оправдать надежды королевы Маб и помочь войску саксов разбить южан. Не ради королевы и ее малого народца, а ради сотен и тысяч саксов, молодых и старых, знатных и простолюдинов, мужчин и женщин, для которых поражение Гарольда Годвинссона обернется опалой, преследованиями, нуждой. И чтобы не допустить к власти таких людей, как отец Бернар. Им только дай волю — начнут всех, кто мыслит иначе, принуждать к послушанию. Огнем и мечом, как Путятя с Добрынею.
Парень напрягся, изгоняя остатки слабости и нерешительности. Открыл глаза.
— О! Живой! — обрадованно воскликнул Олаф.
— И даже шевелится… — ухмыльнулся в бороду Гуннар.
— Ты можешь продолжать? — Королева глядела, жестко прищурившись, подобно лучнику, натянувшему тетиву. Но в голосе ее таилась хорошо прикрытая тревога.
— Могу! — кивнуть Вратко не решился, но моргнул в подтверждение своих слов.
— Не упадешь снова?
— Не переживай, твое величество, — прогудел кормщик. — Уж мы его поддержим. Не дадим свалиться.
— Тогда… — Тревога сменилась надеждой. — Продолжай, Керидвена!
Седовласая чародейка смерила Вратко оценивающим взглядом, словно собиралась возражать повелительнице. Потом запустила руку в мешочек:
— Трипутник! Горицвет! Чернобыльник!!
— Смотри в воду, ворлок из Гардарики! — выкрикнула Маб.
— Я смотрю! — отозвался Вратко, наклоняясь над бурлящей водой.
— Внимательно смотри!
«Отвяжись…» — вяло подумал новгородец.
— Волчья ягода! Росица! — хриплый голос Керидвены вознесся над источенными временем и непогодой камнями кромлеха.
Душистый пар охватил лицо Вратко. Ворвался в ноздри, капельками повис на ресницах.
Пузырящаяся вода потихоньку разглаживалась. На ней замелькали тени. Холм. Лес. Две рати.
— Поганка белая! Мухомор!
«Ты бы себе в рот их засунула!»
А вот и сражение!
Нормандцы по-прежнему атаковали изрядно покореженный палисад. В двух или трех местах бревна умудрились раскачать и выворотить из земли. Там кипел особо яростный бой. Взлетали тяжелые топоры саксов. Навстречу им поднимались мечи и палицы нормандцев. Кое-кто из всадников прыгал в свалку прямо с седла. Их с радостью принимали на вилы и рогатины бородатые ополченцы. На левом крыле, где нападали бретонцы во главе с Алэном Ферганом, сплоченный удар танских дружин откинул врагов от кольев. И тут же на южан обрушился дождь сулиц и град камней.
Бретонцы падали пронзенные, оглушенные ударами по шлемам. Кое-кому удавалось подняться на ноги, несмотря на свалку. Кто-то полз на четвереньках. Многие катились кувырком, ломая кости.
Рыцари, захваченные потоком напуганных, ошеломленных ратников, тоже отступали. Кони скользили по склону, приседали на задние копыта, съезжали по глине на крупах.
Большой отряд хускарлов — воинов пятьсот — вырвался за пределы палисада. Они крушили отступающих топорами, сбивали с ног щитами, добивали раненых. Впереди мелькали донельзя довольные лица Гурта и Леофвайна. Братья короля голосили, призывали небеса в свидетели праведности своей победы, звали саксов за собой.
«Помочь, помочь… Немедленно помочь!»
Вот и виса придумалась:
Волки брашна брани Рвать готовы с ночи. Воронов норманнам Норны, знать, сулили. Под копыта конунг, Конницы водитель, Пал владыка брани. Сталь пусть всех рассудит.Бретонцы ринулись вниз по склону, будто лавина. Сбивали оступившихся, топтали упавших, пугали лошадей громкими воплями отчаяния. Казалось, из хорошо слаженного и выученного войска они превратились в толпу безумцев, чей ужас возобладал над доводами рассудка. Ведь сохраняя порядок при отступлении, они сберегли бы немало жизней как ратников, так и благородных рыцарей. Удирая прочь от кровавой схватки, они врезались в среднюю часть войска, смешали ее ряды. Саксы, увидев это, удвоили натиск.
Конный отряд с флажками короля Гарольда налетел на кучку всадников, окружавших знамя Нормандии. Ближняя свита Вильгельма сражалась отчаянно. Взлетали и падали мечи Ральфа де Тоэни и Уолтера де Лонгвилля. Крушила саксов булава нормандского герцога. Разили врагов копья баронов де Офэ и Фитц-Осберна.
Но защитники Англии напирали. Рубили врагов, не замечая ран и усталости. Они готовы были положить жизнь ради того, чтобы дотянуться до ненавистных захватчиков.
И вот дрогнуло, качнулось знамя с тремя львами.