Общества неравенства

Любое человеческое общество должно оправдывать свое неравенство: если не найти причин для него, вся политическая и социальная конструкция окажется под угрозой краха. Поэтому каждая эпоха разрабатывает целый ряд противоречивых дискурсов и идеологий для легитимации неравенства, которое уже существует или, по мнению людей, должно существовать. Из этих дискурсов возникают определенные экономические, социальные и политические правила, которые люди затем используют для осмысления окружающей социальной структуры. Из столкновения противоречивых дискурсов – столкновения, которое одновременно является экономическим, социальным и политическим – возникает доминирующий нарратив или нарративы, которые поддерживают существующий режим неравенства.

В

современных обществах эти оправдательные нарративы включают темы собственности, предпринимательства и меритократии: считается, что современное неравенство справедливо, поскольку оно является результатом свободно выбранного процесса, в котором все имеют равный доступ к рынку и собственности и автоматически получают выгоду от богатства, накопленного самыми богатыми людьми, которые также являются наиболее предприимчивыми, достойными и полезными. Поэтому говорят, что современное неравенство диаметрально противоположно тому неравенству, которое существовало в досовременных обществах и было основано на жестких, произвольных и часто деспотических различиях в статусе.

Проблема заключается в том, что этот собственнический и меритократический нарратив, который впервые расцвел в XIX веке после краха Старого режима и его общества порядков и который был радикально пересмотрен для глобальной аудитории в конце XX века после падения советского коммунизма и триумфа гиперкапитализма, выглядит все более хрупким. На его основе возникло множество противоречий – противоречий, которые принимают совершенно разные формы в Европе и США, в Индии и Бразилии, в Китае и Южной Африке, в Венесуэле и на Ближнем Востоке. И все же сегодня, через два десятилетия после начала XXI века, различные траектории этих разных стран становятся все более взаимосвязанными, несмотря на их отличительные индивидуальные истории. Только приняв транснациональную перспективу, мы можем надеяться понять слабые стороны этих нарративов и начать строить альтернативу.

Действительно, с 1980-х годов социально-экономическое неравенство увеличилось во всех регионах мира. В некоторых случаях оно стало настолько экстремальным, что его трудно оправдать с точки зрения общих интересов. Почти везде зияющая пропасть разделяет официальный меритократический дискурс и реальность доступа к образованию и богатству для наименее привилегированных слоев общества. Рассуждения о меритократии и предпринимательстве часто кажутся победителям в современной экономике способом оправдать любой уровень неравенства, при этом императивно обвиняя проигравших в отсутствии таланта, добродетели и трудолюбия. В прежних режимах неравенства бедные не обвинялись в собственной бедности, во всяком случае, не в такой степени; в прежних оправдательных нарративах вместо этого подчеркивалась функциональная взаимодополняемость различных социальных групп.

Современное неравенство также демонстрирует целый ряд дискриминационных практик, основанных на статусе, расе и религии, практик, осуществляемых с жестокостью, которую меритократическая сказка совершенно не признает. В этих отношениях современное общество может быть таким же жестоким, как и те досовременные общества, от которых оно любит себя отличать. Подумайте, например, о дискриминации, с которой сталкиваются бездомные, иммигранты и цветные люди. Подумайте также о многочисленных мигрантах, утонувших при попытке пересечь Средиземное море. Без нового убедительного универсалистского и эгалитарного нарратива вполне вероятно, что проблемы растущего неравенства, иммиграции и изменения климата приведут к отступлению к националистической политике, основанной на страхе «великого замещения» одного населения другим. Мы видели это в Европе в первой половине двадцатого века, и, похоже, это снова происходит в различных частях мира в первые десятилетия двадцать первого века.

Именно Первая мировая война положила конец так называемой Belle Epoque (1880–1914), которая была прекрасной только по сравнению с последовавшим за ней взрывом насилия. На самом деле, она была прекрасной прежде всего для тех, кто владел собственностью, особенно если это были белые мужчины. Если мы радикально не изменим нынешнюю экономическую систему, чтобы сделать ее менее неэгалитарной, более справедливой и более устойчивой, ксенофобский «популизм» вполне может восторжествовать у избирательных урн и инициировать изменения, которые разрушат глобальную, гиперкапиталистическую, цифровую экономику, которая доминирует в мире с 1990 года.

Чтобы избежать этой опасности, историческое понимание остается нашим лучшим инструментом. Каждое человеческое общество нуждается в оправдании своего неравенства, и каждое оправдание содержит свою долю правды и преувеличения, смелости и трусости, идеализма и корысти. Для целей данной книги режим неравенства будет определяться как набор дискурсов и институциональных механизмов, предназначенных для оправдания и структурирования экономического, социального и политического неравенства в данном обществе. Каждый такой режим имеет свои слабые стороны. Для того чтобы выжить, он должен постоянно штрафовать себя, часто путем насильственных конфликтов, но также используя общий опыт и знания. Предметом этой книги является история и эволюция режимов неравенства. Собрав воедино исторические данные об обществах разных типов, обществах, которые ранее не подвергались подобному сравнению, я надеюсь пролить свет на происходящие трансформации в глобальной и транснациональной перспективе.

Из этого исторического анализа вытекает один важный вывод: то, что сделало возможным экономическое развитие и человеческий прогресс, было борьбой за равенство и образование, а не освящением собственности, стабильности или неравенства. Гиперэгалитарный нарратив, утвердившийся после 1980 года, отчасти был продуктом истории, в первую очередь, провала коммунизма. Но это также был плод невежества и дисциплинарного разделения в академии. Излишества политики идентичности и фаталистического смирения, которые мучают нас сегодня, в значительной степени являются следствием успеха этого нарратива. Обратившись к истории с мультидисциплинарной точки зрения, мы можем построить более сбалансированное повествование и набросать контуры нового партиципаторного социализма XXI века. Под этим я подразумеваю новый универсалистский эгалитарный нарратив, новую идеологию равенства, социальной собственности, образования, обмена знаниями и властью. Этот новый нарратив представляет более оптимистичную картину человеческой природы, чем его предшественники, и не только более оптимистичную, но и более точную и убедительную, потому что он более прочно укоренен в уроках мировой истории. Конечно, каждому из нас предстоит оценить достоинства этих предварительных и условных уроков, переработать их при необходимости и нести их дальше.

Нищие во время Великой депрессии стоят в очереди за супом

Прежде чем объяснить, как организована эта книга, я хочу обсудить основные источники, на которые я опираюсь, и то, как данная работа связана с «Капиталом в двадцать первом веке». Но сначала я должен сказать несколько слов о понятии идеологии, которое я использую в данном исследовании.

Я использую «идеологию» в позитивном и конструктивном смысле, чтобы обозначить набор априорно правдоподобных идей и дискурсов, описывающих, как должно быть устроено общество. Идеология имеет социальные, экономические и политические аспекты. Она представляет собой попытку ответить на широкий круг вопросов, касающихся желательной или идеальной организации общества. Учитывая сложность вопросов, должно быть очевидно, что ни одна идеология никогда не сможет добиться полного и абсолютного согласия: идеологический конфликт и разногласия присущи самому понятию идеологии. Тем не менее, каждое общество должно попытаться ответить на вопросы о том, как оно должно быть организовано, обычно на основе собственного исторического опыта, но иногда и на основе опыта других обществ. Отдельные люди обычно также чувствуют себя обязанными сформировать собственное мнение по этим фундаментальным экзистенциальным вопросам, каким бы расплывчатым или неудовлетворительным оно ни было.

Каковы эти фундаментальные вопросы? Один из них – вопрос о том, какова должна быть природа политического режима. Под «политическим режимом» я подразумеваю набор правил, описывающих границы сообщества и его территорию, механизмы коллективного принятия решений и политические права членов. Эти правила регулируют формы политического участия и определяют соответствующие роли граждан и иностранцев, а также функции руководителей и законодателей, министров и королей, партий и выборов, империй и колоний.