Обзор истории русского права

Владимирский-Буданов Михаил Флегонтович

Указанными способами приобретения имуществ церковь располагала до XVI в. С половины этого столетия государство начинает постепенно сокращать их. Поводом к тому послужило чрезмерное расширение церковных имуществ, занявших целую треть территории государства. Первое ограничение прав церкви в этом направлении сделано было на Стоглавом соборе; он постановил, чтобы каждое приобретение производилось с разрешения и утверждения государственной власти, затем собор 1572 г. запретил большим (богатым) монастырям приобретать имущества по дарственным; собор 1580 г. прекратил приобретения по купчим, закладным и по завещаниям (А. А. Э. I, № 308), наконец, собор 1584 г. обобщил все эти частичные ограничения общей формой. (Собр. гос. гр. и дог., I, № 202). Для церкви осталась таким образом возможность приобретать имущества только через пожалования со стороны государства, но этот источник уже не был так обилен, как прежде, при общем стремлении государства к сокращению церковных имуществ.

Такие отрицательные меры (не позволявшие церкви расширять свои имущества) переходят уже тогда в положительные попытки секуляризации; стремление к ней проявилось с XVI в. в учении Нила Сорского и Максима Грека: государство основывало свои права при таком отношении к церковным имуществам на том, что имущества эти были дарованы церкви для исполнения ею известных государственных задач, а именно для призрения бедных, мер против голода, распространения народного просвещения. «Церковное богатство – нищих богатство, возраста деля сирот и старости и немощи и в недуге впадшим

прокормление… странным прилежание… вдовам пособие и девицам потребы, в пожаре, и в потопе и полоненным искупление, в гладе прекормление, в худобе умирающим… погребение. Того ради на потребу церковную имения свои люди давали» (см. Калачова: «О значении кормчей». С. 122). Когда же выполнение всех этих задач государство мало-помалу принимало непосредственно на себя, то полагали, что тем было уничтожено raison d’etre церковных имуществ. Кроме этой специальной причины, к церковным имуществам главным образом применяется и общая мысль о зависимости прав собственности частных лиц и учреждений от государства. Во время литературной полемики между сторонниками и противниками секуляризации, первые нередко ставили принцип, что имущества дарованы церкви государством. Им (как и нам теперь) известно, что громадное количество имуществ попало в руки церкви не от государства, а от частных лиц. Но противники имущественных прав церкви и не думали утверждать нелепую мысль, что все имущества пожалованы ей государством; они хотели выразить, что все имущества перешли к церкви с помощью авторизации государства. Из актов XIV и XV вв. мы видим, что монастыри просят великих и удельных князей «освободить им купить землю»: в 1421 г. великий князь Василий Дмитриевич «дал» митрополиту Фотию купить деревню (А. А. Э. I, 20); в 1437 г. Белозерский князь Михаил Андреевич дозволил Ферапонтовской пустыне купить себе пустоши (Там же. № 36); в купчих писали: «Доложа тиуна княжеского… купил» (А. Ю., № 72); удельные князья и их жены жалуют монастырям землю, «доложа своего господина великого князя» (А. И. I, № 29); удельный князь завещает (1481 г.) монастырю 40 деревень, но прибавляет: «Господин мой и брат мой старейший князь великий велит им отвести 40 деревень» (Собр. гос. гр. и дог. I. С. 272) и т. д. Это непростое утверждение, или укрепление частных сделок возмездных и безвозмездных. Дозволение предшествует сделке, а не сопровождает ее; государство вмешивается в нее элементом своего пожалования. Государство не только московское, но и республиканское – Новгородское и Псковское – считало себя вправе распоряжаться церковными имуществами, как имуществами общественными, ввиду наилучшего достижения выраженных выше целей; государственная власть считала себя вправе передавать имущества одного церковного учреждения другому, как, например, это сделало Псковское вече в 1471 г., отдав монастырю земли и угодья Троицкого собора (П. с. р. л. IV. С. 237–238). В Великом Новгороде весьма нередко совершались частные случаи экспроприации церковных имуществ для нужд государства, как это видно из посланий митрополитов к новгородскому правительству: в послании митрополита Феодосия к новгородскому владыке Ионе читаем: «А вы бы, мои дети – посадники и тысяцкие и бояре Великого Новгорода, не вступалися в церковные пошлины, ни в земли, ни в воды, блюлися бы казни святых правил» (Ак. ист. I, 77).

Та же точка зрения усматривается и в действиях московского правительства: великий князь Иоанн III, по присоединении Новгорода, завладел частью церковных имуществ Великого Новгорода, оправдывая свой поступок тем, что эти земли «занятей испокон вел. князей, а и захватили сами» (такой неправильный текст, сообщаемый Татищевым – кн. V, с. 67 – исправляется проф. Павловым так: «Занетыи волости испокон великих князей, а захватили их церкви сами»); здесь частные права владыки и монастырей противополагаются правам государства, без воли которого (пожалования) ничьи частные права не сильны. Известно, что московские великие князья никогда не признавали за Новгородским правительством полных суверенных прав. Приняв, далее, во внимание, что русское государство никогда не выделяло себя от церкви и задачи церковного управления признавало своими, мы поймем, как легко было тому же Ивану III и его знаменитому внуку прийти к мысли о полной секуляризации церковных имуществ. Само собой разумеется, что в попытках секуляризации немалую роль играло влияние западных идей реформации, но оно далеко не составляет сущности дела.

Попытку секуляризации сделал великий князь Иван Васильевич в 1503 г.: «Восхоте отнимати села уев. церквей и монастырей» (см. Павлова. «Исторический очерк секуляризации церковных земель в России». 4.1. С. 39); попытка отражена анафемой: «Вси обидящии Божие церкве и монастыреве, отнимающе от них данные тем села… да будут прокляти» (чин православия в некоторых кормчих). Нил Сорский, Вассиан Патрикеев и Максим Грек отвергали право только монастырей и только на владение населенными имуществами; против этого учения Иосиф Волоцкий выставил теорию о принадлежности имуществ не монахам, а учреждениям. Есть известия о попытках царя Иоанна IV (1550 и 1580 г.), а также Лже-димитрия I совершить секуляризацию церковных имуществ.

Государство XVI в. не могло достигнуть того, что суждено было осуществить государству конца XVIII в. Но тем не менее усилия его не остались тщетными: оно успело отчасти добиться того, что впоследствии осуществил Петр Великий, т. е. обращения церковных имуществ под контроль государства. Уже на Стоглавом соборе было постановлено, что монастырская казна подлежит учету царских дворецких и дьяков новый настоятель, усчитывая прежнего «во всяком приходе и расходе» составлял описи и отправлял их в Приказ Большого Дворца (Стоглав, с. 235, 297–298, по казанск. изд.); в конце своего царствования Иван IV достиг и большего: по сказанию Горсея, он потребовал точного «инвентаря всех сокровищ и доходов церковных» и затем из излишка этих доходов взял (по словам Горсея, вымучил) у епископов 300 тысяч фунтов стерлингов на чрезвычайные расходы государства. Сличая это сказание с текстом соборного приговора 1580 г. (Указ рос. законов, Максимовича, I, с. 303), видим, что мера Грозного не была случайной и временной: там читаем: «Во-первых, да исчислятся вся освященных архиепископов, и епископов и монастырей оброки и уравняются по чину коегождо: архиепископам всем поровну, владыкам меж собой поровну, также старцам и старицам всюду по числу их поровну, елико на пропитание и одежды довольно да не оскудевают ни в чем, ни избыточествуют в пьянстве и непотребствах… А елико избытка, оное взяти на воинский чин» [176] . Если бы эта мера осуществилась вполне, то она совершенно равнялась бы перевороту, совершенному Петром, когда церковные имущества, не будучи присвоены государством, были, однако, взяты им в управление, а церковным учреждениям назначено содержание по штату. Но мера эта не удержалась в XVII в. После попыток Лже-дмитрия и до Уложения ц. Ал. Мих. время было вполне неблагоприятное для борьбы государства с церковью за имущества (при Михаиле Феодоровиче управлял государством отец его – патриарх); Уложение и борьба царя Алексея с патриархом Никоном приближали развязку вековой борьбы, но сами вовсе не были заключительными актами ее.

176

Полагают, что приведенное место церковного акта не есть приговор собора, требование царя, обращенное к собору и попавшее в приговор лишь по неправильности редакции. Но результаты, о которых говорит Горсей, наводят на иную мысль.

Против стремлений государства к отобранию церковных имуществ церковь выставила принцип неотчуждаемости своих имуществ (как и в Западной Европе – manus mortua), ссылаясь на то, что этот принцип имел силу и в первые времена

церкви в Византии. Однако, такая мысль не подтверждается действительным знакомством с древневизантийским церковным правом. Неотчуждаемость церковных имуществ была выражена лишь VII новеллой Юстиниана (а не церковными постановлениями); «Ne res ecclesiasticae alienentur aut permutentur aut creditoribus in specialem hypothecam dentur». Собор русских святителей 1503 г. дал следующее постановление: «Святители и монастыри земли держали и ныне держат, а отдавати их не смеют и не благоволят, понеже вся таковая стяжания церковная – Божия суть, возложена и наречена и дана Богу и не продаема никому же никогда же и в век века». На Стоглавом соборе то же начало выражено так: «Отчин и сел, которые даны на поминок церквам без выкупа, и иных церковных и монастырских земель и прочих недвижимых вещей, по священным божественным правилам, ни отдати, ни продати, но крепко хранити и блюсти» (под угрозой низвержения для епископа, изгнания из монастыря для игумена и отлучения – для прочих: Стоглав казан, изд., с. 338–341). А. С. Павлов полагает, что здесь в первый раз установлен и провозглашен принцип неотчуждаемости церковных имуществ; постановления же собора 1503 г. будто бы не относятся к неотчуждаемости, а к неотъемлемости церковных имуществ. Но с этим согласиться трудно: собор 1503 г. говорит не только об отнятии церковных имуществ, но и о продаже их. – В конце XVI в. (1580 г.) начало неотчуждаемости обращено в общий принцип: «…елико есть земель… что до того данная Богови… из митрополии, из епископии и из монастырей не исходит и вотчины ни которым судом, ни тяжею, у митрополита, и у владык и у монастырей не отъемлют и не выкупают». Здесь устраняются притязания государства на церковные имущества, притязания частных лиц – родичей – на выкуп родовых имуществ, отчужденных церкви (на что государственный закон никогда не давал своей санкции), и, наконец, отчуждение вотчин по приговору суда (последнее вовсе не имело бы смысла, если не предполагать, что здесь речь идет о том же выкупе имуществ). Неотчуждаемыми имуществами признаны земельные (но не дворы в городах: см. Ак. А. Э. I, 308). В древней русской церкви до Иоанна III принцип этот нигде и ни в чем не проявился; наоборот, есть факты совершавшихся сделок, по которым церковные имущества были отчуждаемы всеми способами (см. Ак. Юр., № 71, XXVI, № 78, № 257; Ак. ар. эк. III, № 202; Акц. отн. до юрид. быта, II, № 156,1 – VI и XVI; обыкновенно, впрочем, совершались возмездные сделки отчуждения, особенно мена) [177] . Тем не менее принцип неотчуждаемости не был произвольно измышлен отцами церкви русской в начале XVI в. Это учение развилось естественно, находя себе в России самую благоприятную почву, ибо и все прочие имущества (родовые, общинные) также в существе были неотчуждаемы.

177

Не следует, однако, относить к случаям отчуждения выкуп имуществ родственниками (как делает М.И. Горчаков): это было не правом, а обязанностью церковных учреждений.

На огромных территориях церковных имуществ возможен был такой же процесс образования условных прав частных лиц, как и на государственных имуществах: церковные учреждения раздавали земли своим служилым людям или на правах жалованных вотчин (без права свободного отчуждения), или на правах поместного владения. Равным образом, так как церкви принадлежали иногда целые волости, то в этих последних сохранялись и развивались права общинного (крестьянского) владения с такими же отношениями к правам церкви, в каких стояли черные волости к государству.

3. Тяглые имущества или черные (общинные) земли

а) Происхождение и виды общин. При образовании частных прав на землю, родовой характер получили только такие имущества, которые принадлежали более знатным родам. Такие роды, владея обыкновенно значительными участками, обрабатывали их не собственными силами. Все остальные роды, осев на месте, обратились в общины. Долго сохранялись в общинах следы прежнего родового единства, но так как общинная связь была основана преимущественно на единстве местожительства, и усвоение чужеродцев здесь было возможно в более значительных размерах, то общинная связь опиралась более на тесном общении прав поземельного владения, чем на сознании родового единства.

Общиной в тесном смысле называется союз домов, имеющих общее (выборное) управление и общее владение и пользование землей. Первое условие создает черты государственного права, уже указанные (см. ч. I, с. 161–162); здесь речь идет о вещных правоотношениях общин. Простая община в первом периоде называлась «весью», в Московском же государстве – «селом», но общины составляют концентрические круги; как внутри села (и деревни) могут быть меньшие (естественные и договорные) сообщества, так союз нескольких сел составляет волость (термин общий обоим периодам), которая и может быть признана главным субъектом прав на землю. Союз волостей представляет государство («землю»), которое в высшем смысле и признается верховным субъектом, обладающим правом над всей землей. Здесь-то всего яснее открываются основания тех ограничений прав частных лиц, которые так заметны в Московском и первую эпоху Литовско-русского государства. В более живом и конкретном образе обширная форма общины – земля — является в казацких землях (Донской, Яицкой), но в целом Московском государстве это составляет лишь исключения: точным типом общины, как субъекта в частном праве, остается волость (права подчиненных общин будут указаны ниже) [178] .

178

Существование общин на черных волостных землях уже не подвергается более спорам (по крайней мере для XV, XVI и XVII вв.). Но весьма спорными остаются вопросы о времени происхождения таких общин и условиях их образования: составляют ли они исконное доисторическое явление, возникшее из первоначальных основ общежития, или образуются в сравнительно позднее время – в XIV, или в конце XV в., или еще позже, в XVII в.? Образуются ли они (в последнем случае) путем экспроприации частных имуществ великими князьями и затем путем применения к ним финансовых мер (обложение податями не отдельных хозяйств, а целых групп соседнего населения)? Или, наконец, общинное землевладение возникает (в позднее время) из общего владения родовых групп (печищ – родов и семейств) и товариществ (складств) посредством договорного сближения между собой этих последних (опять под влиянием финансовых мер правительства)? В тексте изложены положения более или менее бесспорные; дальнейшее же уяснение поставленных вопросов см. в Дополнении П.

Совершенно такое же значение имеют простые общины большого объема, т. е. города (посады). Частные права их должны быть рассматриваемы вместе с правами волостей. Некоторые посады, именно самые большие, делятся на части – меньшие общины, называемые сотнями. Последние в правах посада имеют такое же участие, как села в правах волостей. Скажем сначала о черноволостных, потом о городских имуществах.

б) Черные волостные земли. На севере в XIV и XV вв. поземельные общины несомненно существовали повсюду, в чем нас убеждают поземельные акты тех времен. Представители имущественных (как и других) прав волости административные выборные лица – старосты и сотские, но так как лица эти меняются, то постоянным выразителем имущественных прав волости была волостная казна, технически называемая «столец»: например: «…та земля Оглоблино тянула к столцу к Залесью… Жил на Оглоблине отец мой, а потуги тянул с крестьяны всеми к Залесью к столцу» (Акты, изд. А. А. Федотовым-Чеховским, I, № 34).