Очарование зла
Шрифт:
Она бежала к его номеру почти в панике. Никогда, пожалуй, Вера не была так взвинчена. У нее в душе как будто кошки скребли.
Роберт ждал, заслышав ее торопливые шаги, распахнул дверь.
— Наконец-то!
Он схватил ее за руку втащил в номер, обнял прямо на пороге. Она уткнулась лицом в его плечо.
— Прости, Боб! Меня прямо с утра…
— Знаю, знаю! — перебил он поспешно. — Мне звонили. Просили передать, что ты задержишься. Важный семинар.
— Да, — уронила Вера. — Важный семинар.
Она сбросила туфли, в одних чулках прошла в
Трайл устроился рядом.
— Ну так что случилось, Боб? — спросила она опять, видя, что он не решается заговорить.
Он улегся, обнял ее.
— Вера, я уезжаю в Испанию…
— В Испанию? — вскинулась она.
— Да. Три месяца назад я подал заявление с просьбой зачислить меня в Интербригаду. И вот вчера мне сообщили, что мне следует срочно выезжать в Париж. Оттуда французские товарищи организуют мою нелегальную переброску.
Вера молчала. Думала о Болевиче. Он где-то там, среди сражающихся. Жив ли он? Качнула головой. Жаль, что у нее нет шестого чувства. Она слышала о таких влюбленных, которые всегда знали, что происходит с их «второй половиной». Чувствуют, когда тем плохо. Точно знают, жив ли любовник или же его больше нет на земле. Вера не принадлежала к числу таких ясновидящих. Она любила Болевича слепо, не прозревая завтрашнего дня.
Роберт вдруг сделался ей чужд и не нужен, а спустя миг маятник ее чувств качнулся — и не стало на свете человека, который был бы для нее дороже Трайла.
— Когда ты уезжаешь? — спросила она, повернув к нему голову.
Он смотрел в потолок. Веснушки померкли в мягкой полутьме номера, волосы упрямо продолжали светиться.
— Сегодня вечером.
— Я помогу тебе собрать вещи…
— Все уже собрано. — Он тоже повернул голову, посмотрел ей в лицо. Она поразилась этому взгляду: твердому, умному. Человек, достойный великой любви. Она потянулась к нему и замерла, остановленная новыми его словами:
— Вера, я знаю, что ты не любишь меня. И никогда не любила… Я давно уже понял, что только какая-то очень серьезная причина побудила тебя выйти за меня. Поэтому я никогда, в общем, и не добивался, чтобы мы стали мужем и женой. По-настоящему.
— Что ты говоришь! — взорвалась она. — Глупости! Конечно я люблю тебя! Нашему браку все время мешали обстоятельства, наша борьба, но я…
Он властно закрыл ей рот ладонью.
— Я все равно тебя люблю, невзирая на обстоятельства. Это наша последняя встреча, Вера.
Он убрал руку. Все было, по его мнению, сказа но. Теперь Роберт улыбался, отрешенно, как святой, уже вполне готовый к страданию и смерти.
— Почему последняя встреча? — растерянно спросила Вера.
— Я не вернусь из Испании, — просто ответил Роберт. — Меня там убьют. Но я хочу чтобы ты знала: я всегда любил тебя. И буду любить. Пока я жив — каждую минуту, каждое мгновение я буду любить тебя.
Она запустила пальцы в его волосы, ощутила их пружинистость. Пригладила. Коснулась пальцем лба, бровей. Роберт зажмурился.
— Когда твой поезд? — прошептала Вера.
— Через три часа…
— У нас еще куча времени…
Она села, начала расстегивать блузку. Трайл смотрел на нее так, словно пришел на представление в цирк и сейчас ожидал увидеть какой-то особенно сложный трюк. Вера обернулась к нему улыбнулась, снимая бюстгальтер вслед за блузой. Только тогда он поверил. Схватил ее мгновенно и жадно, и целая жизнь, которая у них могла бы быть, пронеслась за эти три отпущенных им часа. Потом они поехали на вокзал.
Вера провожала его. Держалась за его руку. Они были похожи на старшеклассников. Он нес чемодан, как нес бы портфель с учебниками. Вера семенила рядом. Ее переполняла нежность, такая острая, что в груди от нее застряла постоянная боль. Теперь Вера понимала, как от любви получается чахотка. Вот так и получается.
Они молчали. У них оставалось еще минут десять. Поезд стоял, нетерпеливо попыхивая. Трайл поднялся в вагон, остановился на подножке. Вера все так же безмолвно стояла на перроне, не столько смотрела на него, сколько позволяла смотреть на себя. На себя всю: лицо, фигура, опущенные руки. Потом вагон бесшумно оторвался от перрона и медленно двинулся. Вера осталась стоять, почти физически ощущая, как Роберт Трайл уходит из ее жизни. Уходит навсегда.
Наконец поезд, вильнув, скрылся. Вера повернулась, зашагала к зданию вокзала. У входа ее ждали двое: мужчины в длинных серых плащах и шляпах. Вера остановилась.
— Вы ко мне, товарищи?
— Вера Александровна, — совершенно спокойно заговорил один из них тоном близкого, фамильярного знакомца, — нам приказано доставить вас к руководству.
— Прямо сейчас? — устало спросила Вера.
Второй решительно взял ее под руку.
— Да, прямо сейчас. Соблаговолите пройти к автомобилю.
Был уже вечер. Жизнь опять резко поменялась. Расплескивая море вечерних огней, автомобиль ехал через Москву. Вера думала о Роберте, о том, как вагон увозит его к границам Советского Союза, как он сидит сейчас у окна, высматривая в темноте «дрожащие огни печальных деревень», и тоже думает о ней.
Ее привезли обратно на Лубянку. Помогли выйти из автомобиля, ввели в здание. На входе их ни о чем не спросили. Вера сделала движение, собираясь шагнуть в знакомый коридор и проделать многократно пройденный путь к товарищу Слуцкому, но ее вежливо направили в другую сторону.
Те двое, что встретили Веру на вокзале, не отходили от нее ни на шаг. И молчали. Только изредка произносили фразы вроде: «прошу», «входите», «сюда».
В лифте за узорной ажурной дверью на панели имелось всего две кнопки. Устрашающая людоедская простота. Как «можно» и «нельзя», «вверх» и «вниз», «съедобно» и «ядовито». В сущности, все сводилось к антитезе «да» и «нет», и, глядя на эти две кнопки, Вера вдруг ощутила свою полную причастность к этой антитезе. «Люблю» и «не люблю», «предам» и «не предам», «человек» и «не-человек»…