Очаровательная блудница

Алексеев Сергей Трофимович

С такими мыслями Рассохин и ехал в Гнилую Прорву, и дорога показалась короткой, а Лиза, наговорившись ночью, охрипла и всю дорогу молчала.

Поселка не существовало. На месте пожарища выросли высокие березы, над которыми кружил сокол-сапсан, и узнать место можно было только по уцелевшей стальной опоре на берегу: когда-то свет с паровой электростанции подавали в женский лагерь, расположенный на противоположной стороне реки. И все равно Рассохин причалил сначала к месту, где стоял дом геологоразведочной партии и где однажды ночевала Женя Семенова.

Весь обрыв был испещрен норками береговых ласточек, которые сейчас беззвучно кружили

над водой, и сокол, видимо, охотился за ними.

— И где же здесь живут амазонки? — с интересом спросила Лиза.

— Там, — указал он на другой, полузатопленный берег с чистой горловиной протоки старого русла.

— Почему мы остановились тут?

— Чтобы нас увидели. И вышли встречать.

— Мы разве к ним не пойдем?

— Сначала побеседуем с Галицыным. Там сориентируемся.

Звук двигателя уже наверняка услышали и в любом случае должны посмотреть, кто посмел явиться во владения хозяйки Карагача. И на самом деле, через несколько минут взревел лодочный мотор, и из протоки вылетела дюралька с мужской фигурой в камуфляже и бандане — похоже, один из свиты. Он выписал круг, словно осматриваясь, сбавил обороты и приткнул лодку рядом, не выключая двигателя.

— Узнал? — спросил его Рассохин.

— Узнал…

— Вези сюда Галицына.

Тот даже не кивнул, включил заднюю передачу, отплыл на середину и оттуда уже умчался в протоку.

— И этот странный какой-то, — напряженно проговорила Лиза. — На бандита похож…

Ждали сидя в лодке около получаса, но со стороны женской зоны не доносилось ни звука — вероятно, совещались. Елизавета принялась было рассказывать о послереволюционных похождениях штаб-ротмистра Сорокина, как он из Швеции перебрался в Канаду и тут нашел своих раскольников — духоборов, тех самых, что Лев Толстой отправил за океан. И уже снова увлеклась историей Стовеста, но вдруг примолкла и предложила не ждать, а самим поехать к амазонкам — Рассохин этого и слышать не хотел.

— А если ночевать придется? — спросила Лиза. — Здесь как-то неуютно…

— Там будет уютно? Среди сорока отроковиц?

— Зато интересно!

— Найдем другое место, — пообещал он. — Сейчас разведем костерок и сварим чайку из смородины.

Он прихватил рюкзак, поднялся на берег и помог взобраться Лизе. Дом, в котором так и не удалось пожить, сгорел до каменного фундамента, и внутри сквозь ржавые железные кровати и прочий металлический хлам уже выросли березы. От поселка на двести домов остались развалины каменной пекарни, на другом конце — электростанции да обугленные столбы с проводами. И ни золы, ни головней, как на пожарище, сам береговой взлобок вообще чистый, первозданный, и только стрижи реют над водой. Скорее всего однажды уровень воды поднялся такой, что Гнилую затопило и смыло все следы пепелища. Даже дров найти — и то оказалось проблемой, кое-как набрали мелкого хвороста, разожгли между двух камней и поставили котелок. В самом деле, сразу стало уютно, спокойно, однако идиллию вдруг нарушил сокол: куда-то исчезнувший из виду, он вдруг стремительно вылетел из-за берез, ударил стрижа на лету, подхватил у самой воды и молниеносно скрылся в кронах.

— Экологически чистое место, — заключила Лиза. — Где-то здесь гнездо сокола… А мама здесь была?

— Даже ночевала, — отозвался Стас. — Вот здесь дом стоял, новый, брусовой. Мне там квартиру дали…

— С тобой в квартире?

— Одна, я в бараке жил.

— Ты ее на постой пустил? — язвительно спросила Лиза.

— Вроде того. Она сначала к Репе заселилась, а он приставать стал. И в глаз получил…

— Какое целомудренное время было! — мечтательно произнесла она. — Люди здесь страдали, влюблялись, рождались и умирали. Теперь и не подумаешь…

— Все одичало. Будто никогда и не жили. Напоминает сгоревший корабль…

— Нет, есть примета!

Лиза указывала на провода, где, словно ноты на нотной линейке, сидели ласточки — городские, с раздвоенными длинными хвостами, правда, почему-то молча.

Прошло еще более часа. Успели сварить чай, разогреть тушенку и первый раз за весь день стали есть, однако никакого движения на реке не наблюдалось. В женской зоне стучали топоры, молотки и скрипели выдираемые ржавые гвозди — разбирали старые постройки. Рассохин, как и в былые времена на Карагаче, часто вертел головой, озирался, однако приближения этих двоих не заметил и не услышал, а увидел, когда они уже стояли в пятнадцати шагах от костра: безбородый, однако с косичкой, мужчина лет сорока и с ним женщина такого же возраста, завязанная до глаз платком. Оба одеты по-таежному, в выцветших и черненных кедровой смолой брезентовых куртках, в кержацких броднях, за спинами — берестяные пестери, с которыми ходят по грибы и ягоды.

Глядели вроде бы по-кержацки, без всяких ярко выраженных чувств.

— Доброго здоровья, — по-мирскому поздоровалась женщина. — Хлеб да соль.

Мужик только смотрел и молчал.

— Благодарствую, — напряженно отозвался Рассохин. — Давайте с нами?

Они приблизились к костру, сняли пестери и сели на землю, подвернув ноги, как в обласе. И оба уставились на Елизавету.

— Нас твоя матушка послала, — негромко проговорила женщина. — Велела к себе привести.

Лиза вскочила, глянула на Рассохина и спросила у него же:

— Какая… матушка?

— Твоя родная матушка, — ответила та. — Ты ведь Елизавета?

— Елизавета…

— Письмо тебе писала, наказывала в гостинице ждать. А ты сама на Карагач пришла.

Рассохин взял ее за руку, усадил рядом с собой.

— Сначала скажите-ка, посланцы, — набираясь ярости, словно электричества, напряженно вымолвил он, — вы кто будете?

Гости переглянулись.

— Он именем Демиан, — представила женщина. — А я жена его.

— И все?

— Так спрашивай, ответим.

— А какое отношение имеете к ее матери? Кто вы ей?

Ее сухопарый Демиан стоически молчал, не отводя пристального взора с Лизы.

— Да живем мы вместе, — объяснила его жена. — В одном скиту.

— Значит, мама жива?! — словно очнувшись, встрепенулась Лиза.

— Жива. Ты собирайся-ка, Елизавета, и пойдем.

— Она никуда с вами не пойдет! — жестко заявил Стас. — По крайней мере, без меня.

Демиан наконец-то отвел взгляд, пощурился на солнце и вытянул натруженные ноги.

— Ты, должно, Рассохин? — утвердительно спросила женщина.

— Рассохин.

— Мы так и думали… Тебя она не звала. Велела лишь Елизавету привести. Воля матери.

— Почему сама не пришла?

— Болеет…

— Я пойду! — Лиза засуетилась. — Сейчас соберусь и… Я везучая! У меня есть талисман!

Он грубовато схватил ее за руку и вновь усадил.

— Тебя обманывают! Не пойдешь.

— Что ты — обманывают? — слегка возмутилась женщина. — Грех эдак говорить… Поди знаешь, она письмо писала, когда занедужила. Демиан отсылал.