Очень хочется жить
Шрифт:
Бывают во время атаки моменты, которые решают исход боя — победный или трагический. Такой момент наступил сейчас. Я почувствовал его, этот момент накопления энергии, воли и каждом в каждом бойце, всем своим существом. Сразу отошли, исчезли все ощущения страха, опасности, близкой смерти, жалости К своей жизни — все ощущения, кроме одного, упорного — надо смять противника! Мурашки разбежались по спине, вызывая пронизывающую, ни с чем не сравнимую дрожь. Я встал.
— Прости, мама, иначе нельзя, — прошептал я отрешенно. — Помоги, если можешь…
Я неторопливо,
— Пошел! За мной!! Ура-а! — и тяжело побежал, громадный, страшный в своем гневе, С пятнами запекшейся крови на белой марле. За ним рысили, крича, бойцы его отделения.
Я взглянул влево. Легкими, упругими скачками перемахивал через борозды капитан Волтузин. И уже по всему полю, обгоняя друг друга, подхлестывая себя протяжным звериным ноем: «Рр-ра-а-а!!! Урра-а!!» — стремились люди. Падали только раненые или убитые.
Неожиданно пронеслась мимо меня пара рыжих обезумевших коней с оскаленными мордами — их нахлестывал Хвостищев. Полковник Казаринов, видимо, почувствовал, как и я, наивысшую точку боя, когда нужно или вести людей вперед, или откатываться назад, и рванулся из рощи на поле. Кони махали крупным наметом, швыряли повозку по грядкам. Полковник стоял на коленях с пистолетом в поднятой руке и что-то кричал, широко раскрыв рот.
Воющий, теперь уже неудержимый вал достиг села, зацепился за крайние домишки. Приостановившись, я посмотрел назад. Из рощи и со стороны ольховника высыпали подошедшие роты четвертого батальона… По льняному полю трактор с усилием тащил пушку — второй трактор повредило взрывом…
Чертыханов, обогнав меня, с ходу перепрыгнул через жерди, пересек огород и сунулся прямо к погребице. Нагнулся, найдя Васю, поднял его на руки. «Убит», — подумал я и содрогнулся: смерть, болезнь, страдания ребятишек всегда меня потрясали.
— Убит? — спросил я, подбегая к Чертыханову. Прокофий молча покачал головой, улыбнулся.
— Дышит, паршивец…
Вася открыл глаза, круглые, светлые, с застывшим в них страхом, — так смотрят дети, очнувшись от глубокого сна, когда приснилось что-нибудь страшное. Узнав меня, он протянул ко мне, словно к отцу, руки, совсем как ребенок. Я взял его, худенького, легонького, и крепко прижался губами к его белесой жесткой голове. Вася вдруг встрепенулся, встал на ноги.
— Где мой пистолет? — Ежик испуганно сунул руку за пазуху, тронул карманы. — Нет пистолета!
— Да есть, вот он, — сказал Прокофий ласково. — На, воин… И кепочка твоя вот…
Вася засунул пистолет за пазуху, спросил, как бы вспомнив что-то:
— Почему меня так тряхануло? Об корягу ударился…
Прокофий ухмыльнулся: — После объясню…
— Если ты еще раз вот так, без приказа сделаешь что-нибудь… — проговорил я торопливо и строго.
— Сделаю, товарищ лейтенант! — бойко откликнулся Вася, вскинув курносую мордочку.
— Смотри у меня!.. — пригрозил я. — Чертыханов, следи за ним!
Я задержался
На улице, рядом со вторым домом, стояла повозка полковника Казаринова; рыжая кобыла грохнулась на землю, подстреленная, судорожно билась в упряжке. Хвостищев, всхлипывая, озираясь в сторону выстрелов, злобно оскалясь, рубил постромки тупым топором. Казаринов, спрыгнув на землю, забыв про больную ногу, ковылял вокруг повозки, опираясь на рогатину, яростно нетерпеливый, раздосадованный: лошадь пала некстати.
— Хорошо, Дима! — крикнул полковник впервые называя меня по имени; удачная атака радостно вдохновила его. — Знаешь, а мы, кажется, действительно сможем пробиться! Первое время тревожило сомнение… — Чертыханов, подойдя, ножом обрезал постромки и отвел повозку от убитой лошади.
Посредине улицы и у домов лежали убитые красноармейцы и немецкие солдаты.
Вражеская часть, атакованная с трех сторон, — была разбита, село Лусось захвачено. Третий батальон старшего лейтенанта Сыромятникова, следовавший за первым батальоном, по приказанию Щукина повернул от Лусоси вправо и выбил немцев из деревни Воробьи, открыв дорогу на восток.
Я встретил Щукина возле церкви. Он шел своим неспешным твердым шагом, держа каску за ремешок, словно нес котелок. Поперек груди висел автомат. Щукин издали помахал мне рукой, — он впервые так широко улыбался.
— Живой? — Щукин крепко сжал мою руку. — Понимаешь, сбился немного, опоздал…
— Ну, ничего, пока все идет нормально. Потери большие?
— Потери есть, но небольшие. Ведь мы появились неожиданно все-таки.
Подбежал, распаленно дыша, возбужденный капитан Волтузин, его литые плечи вздрагивали, от большого лба с острыми пролысинами исходила испарина; подхватив меня под руку, он притопнул, поиграл ногами, воскликнул, просияв:
— Мой лейтенант, а мы, оказывается, кое на что еще годимся!
— А вы как думали?
Волтузин искренне засмеялся, чуть запрокинув голову.
— Я так и думал, лейтенант!
— Прикажите, чтобы роты вывели за село, возможен налет авиации.
Подкатил полковник Казаринов. Хвостищев, стоя в повозке, кричал и свистел кнутом над; лошадиными спинами. Вместо убитой припрягли другую лошадь, такую же рыжую, из поджарых. Хвостищев осадил коней на полном скаку.
— Из дивизии кто-нибудь есть? — спросил полковник.
Пока не видно, — ответил я.
Из открытых дверей церкви, из разбитых окон тянуло кислым, винным запахом гниющей картошки; на деревянных, почерневших от ветра и дождей ступенях было насорено зерном. Неторопливо попрыгивали сытые воробьи, лениво клевали зернышки. Они даже не взлетели, когда из-за угла церкви вышли разведчики Гривастов и Кочетовский, целехонькие и довольные, и с ними капитан с черными усами; кончики давно не стриженных усов уныло свисали книзу.