Очень мужская работа
Шрифт:
Первую дали, естественно, «за Матушку милостивую», потом пили какое-то время под рассказы Клубина о Луне. Всем очень понравилось, как Клубин в процессе погони за луноходом Крджи Гилельса наткнулся на взлётную ступень «Антареса» и в куче мятой фольги отыскал совершенно целую кассету от Hasselberg, [11] Шепардом и Митчеллом забытую в суматохе перехода в GSM. Кайф от подобной находки, мятный холодок прикосновения к древнему подвигу был сталкерам близок и понятен. Выпили с чувством, наперебой просили фотки показать. После Клубина полковник Оклахома Байрон, бывший специалист по связям с общественностью ЦРУ, довольно долго и довольно косноязычно толковал о Монро, как там с ней так нелепо получилось. Выслушали, помянули женщину (Клубин — из вежливости, ибо нет звёзд, кроме Одри Хёпберн, и он, Клубин, пророк её).
11
Авторы
Эйч-Мент потребовал к себе в закуток вторую бутылку и, обретя её, высказался насчёт японцев, зашедших с лабораторией на нейтралку под Черниговом, под крышу Экспедиции. Мнение Эйч-Мента было таким: не препятствовать самураям. Выпили за их удачу в борьбе с раком, пошло отлично. Решили помогать якудза всеми силами. Вобенака рассказал про одного джапа, ходившего когда-то под Вобенакой отмычкой. Отличный был ходила. Убили его тупицы из «Свободы», уже под конец одноимённой (с тупицами) войны.
Комиссар, впрочем, слово отдавать не собирался. Едва Вобенака отвлёкся на борьбу с непослушным куском пиццы, Эйч-Мент вступил с рассказом о Лисе, кто он, откуда и чем его, советского упыря в законе, бывшего вертухая, уязвить можно и нужно. Настоящее опьянение настигло Клубина как раз по ходу пышущего раздражением и радионуклидами повествования Комиссара, настигло его и остальных, поскольку «Сага о радиоактивном воре» перемежалась тостами особенно часто. Запомнилось Клубину восклицание Ингрид Каролссон: «Да, really, [12] не йод мы тут пьём, сталкеры!»
12
В натуре (англ.).
Эйч-Мент закончил нравоучением. Сенсорная усталость накапливалась, а спиртное ещё было. Следующие пять рюмок Вобенака предложил пить залпом за успех нашего общего дела, без лишней болтовни.
Начали, но после третьей доктор Горски вдруг с несвойственным ему надрывом (в чём Клубин убедился позже: as is доктор Горски представлял собой великолепный экземпляр man of cold, этакого Клинта Иствуда времён мультиоскароносного «Старика и моря») провозгласил: нарушаем обычай, сталкеры; пить залпом следует не за успех какого-то там предприятия, а только и исключительно за жизнь нашего шефа, нашего Путина, Ленина и Мао Цзэдуна — нашего дорогого и любимого шефа, Эйч-Мента, чтоб весь стронций из него долой.
Все довольно стройно замолчали, вылупились, силясь объять коллективным разумом причину порыва. Доктор Горски порозовел от внимания, поднялся, весьма вертикально утвердился над оскудевшим шведским дастарханом, и интеллектуальную бомбардировку коллег начал, зайдя на цель с разных сторон одновременно.
— История — это география, — заявил доктор (M.D., C.S., G.M. и так далее) Горски, пальцами показывая, что не просто так цитирует, а чуть ли не утверждает товарный знак. — От Зоны мог бы быть толк, если бы не расползлась она по бывшим окраинам империи зла, так неудобно и некстати рухнувшей на радость всем людям доброй воли. Поняли меня? Не кончилась Война Тупых в Зоне. Не поняли опять? Объясняю. Исследования Зоны обречены на вечный раздрай и не могут быть результативны в смысле глобальном. Единственный способ извлечь пользу из Зоны, из этого невероятного подарка земной цивилизации от неизвестной природы — объявить её суверенным государством с правительством, армией, министерством торговли и, главное, с шлюхами и Академией наук. Не понимаете? В холодной фазе Война Тупых. Опять не понимаете? Разжёвываю. Мои маленькие, ничтожные оппоненты, — продолжал доктор Горски, сполоснув горло «праймом». — Беда цивилизации земной в том, что в Зоне нет коренного населения. Электората. Налогоплательщиков. Все силы надо бросить на их поиск! Вдруг да есть хоть кто-нибудь… Искать — или создавать! Понимаете меня? Так запоминайте, если не понимаете. Да! Население необходимо, а не всякие там посетители в виде бомжатника из контрабандистов, военных, диких трусливых учёных и прочей швали… Спортсмены! — с невероятным презрением сказал Горски. — В лучшем случае Зону исследуют спортсмены. Каждый делает свой маленький рекордик… Не спорьте со мной, я прав, а вы все… — Горски запнулся, но ловко ухватил убегающий смысл риторического периода за кончик хвостика. — Население… народ, назову я его и буду прав! Народ Зоны должен возникнуть и немедленно озаботиться завоеванием суверенитета, судари мои госсталкеры, брюссельская вы капуста! Возникнуть и жить, вплоть до объявления войны хоть кому… Война человечеству — во имя счастья человечества! Раз уж другого способа наладить в Зоне науку никак не придумать… Японцы… Экспедиция… Остальные частники… Я и сам был частник, я знаю: чепуха всё. Только централизованные исследования!
Тут доктор Горски отставил бокал и взял за горло бутылку.
— Первые десять лет Зоны мы жили в ужасе, друзья мои, мои ничтожные оппоненты и сотрудники. Открытая косметичка Пандоры! Открытая неизвестно кем, неизвестно как и неизвестно откуда взявшаяся вообще. Вообще — конечно! В ужасе мы жили, работали и любили. Страшные волшебства, восставшие кладбища, временные линзы, астрономические процессы в объёмах старой бетономешалки… гитика на гитике едет и гитикой погоняет! Редакция «Нэйчур» в полном составе совершает сэппуку! Доктор Нобель изобретает динамит обратно! Я превращаюсь в алкоголика… Что? Что такое «гитика»? Комиссар, увольте её. Гитика, милая Каролссон, это советское обозначение аномалии… аномалии… неизвестной природы, понял? В научный лексикон не вошло, а мне нравится… И сталкеры используют.
Гитики! Целый был бы яблоневый сад для нашего брата, отца и святого духа Ньютона! — продолжал доктор Горски. — Но нет у старого Ньютона нынче братьев, отцы у него — пьяницы, а святым духом и вовсе сыт не будешь! До чего мы себя довели, в какую подлость низкую ввергли с нашим авторским правом, толерантностью и законами сохранения вырожденных популяций… Ньютонов сад-то под охраной злых собак и живых мертвецов… под охраной гитик каких-то — всего лишь… Рассказать бы это Кюри — померла бы от смеха старуха!.. Десять лет мы осознать не могли, невозможно поверить было, что вынести из Зоны можно только то, что ты успел сожрать, и только в собственном желудке… Потом мы надеялись, что хоть семена приживутся, извлекали их, выкапывали из собственных испражнений… Что? Семена добывали из испражнений, говорю. Валите в свою Америку, господин полковник. Только в Америке нужны такие полковники.
И доктор Горски показал конкретно полковнику Оклахоме дулю, для чего переложил бутылку из правой руки в левую. Затем доктор Горски распространил дулю и на всех присутствующих по справедливости, обнеся, впрочем, направление Эйч-Мента.
— Не прижились семена, господа! Вот вам, вот вам, а вот и вам. Человеческий навоз бесплоден. Беда — не Зона, господа, — с горечью сказал доктор Горски. — Мы сами — беда. Мы же все вздохнули с облегчением, мои маленькие учёные, когда до нас дошло — ничего Матушка нам отдавать не собирается. Вздохнули, вздохнули, и именно с облегчением, не надо отрицать… Потому что выходить — опасно. Потому что копаться в собственных испражнениях кисло. Потому что мы хотим у Матушки украсть, а не сотрудничать с ней. Потому что мы Матушку не воспринимаем стороной контакта. Потому что нам выгодней делить шкуру медведя, на охоту даже и не собираясь. Как со СПИДом позорище, в точности.
У нас на планете нашёлся только один настоящий учёный! Он живёт в Зоне и звать его Болотным Доктором, а другого имени ему и не надо. Вот он занят делом, а мы все заняты выгрызанием бюджетов из политической биомассы, накипевшей и засохшей на краях горшка с единственным в мире истинным чудом. И нам, доблестным выгрызальщикам, поп-учёным, двигателям финансовых ништяков, весело и ни о чём не надо думать.
Каролссон, вроде бы даже протрезвевшая, что-то буркнула себе под нос. Доктор Горски услышал её.
— Что ты сказала, Ингрид? Были и энтузиасты? Были и герои? Были. Вечная им память. Но неудачи не стоят благодарности, и мертвецы не пишут реферируемых статей, и Нобелевская премия посмертно не присуждается. Что не записано — то не наблюдалось. Выродилась, дорогая моя Ингрид, вся наша большая наука в серию фантастических боевиков, основанных на реальных событиях… да и то…
Доктор Горски, с размаху присев и едва не разбив себе подбородок, сунул бутылку под стол и отобрал у Клубина недопитый стакан.
— Молчать! — гаркнул он в благоговейной тишине. — У меня больше всех публикаций, молчать и слушать, раз уж вы меня упросили говорить без обиняков и без… без этих. Технику Матушка палит, палево не окупается, связь не работает, а к каждому дрону нашего уважаемого Вобенаку с его патологическим чутьём на гитики не привяжешь. Сейчас я вам скажу. Сейчас вы услышите правду. Накипело у меня. Сам удивляюсь, что не засохло.
Как мне жаль Советского Союза Республик! Как мне жаль, что он, этот жуткий геополитический кадавр немецкого Франкенштейна, упал мордой и захлебнулся салатом… оттого, что пил, не закусывая… Слушайте меня! Я расскажу вам. I had a dream. Снилось мне, что Матушка — советская, мои ничтожные оппоненты. И я эмигрировал в русские. Я записался в чекисты! И я начал искать абсолютное оружие для установления мирового господства коммунизма. А попутно — по-пут-но! — занимался своим грёбаным математическим моделированием гравитационных интенсивностей предельных величин. Я мучил политических заключённых и гонял их… да ещё детей, солдат срочной службы… за данными и материалами. И они у меня бегали! И некоторые возвращались. Приносили мне артефакты.