Очень сильный пол (сборник)
Шрифт:
В артели и познакомился с Файкой – татаркой невообразимой красоты, синеглазой, на тонких и длинных жеребячьих ногах, грудастой и безобразно по пьянке буйной. Одевалась Файка так, что рядовые артельщики только слюной исходили – с каких денег, непонятно: румынки на меху, цигейка под котик, бостоновая юбка до колен, прозрачные чулки из американских посылок – а заработку, как у любой надомницы, шестьсот, от силы семьсот. Чем Колька ее взял – никто понять не мог, а он сам только смеялся похабно, намекая, что, мол, не одним лопатником силен мужик, да и не
А на деле была Файка, когда трезвая, сентиментальной и привязчивой бабой, Кольку любила за беззлобность и именно за чрезвычайную силу, причем вовсе не пододеяльную, с радостью ездила с ним по воскресеньям в деревню, топила там печь, деловито варила щи и без претензий бегала по ночам за хату в коротких валенках Колькиной матери – и сама себе казалась настоящей хозяйкой, домовитой, чуть ли не мамкой… Ну, конечно, так шло недолго – до первой выпивки в Файкином подвале на Солянке. Колька фальшиво и отчаянно громко наяривал на перламутровом своем трофее «Барона фон дер Пшика», а сама хозяйка то плясала с бухгалтером артели, обожженным через все лицо и лоб термитным немецким «ванюшей», то рвалась драться, и дралась отчаянно, чем под руку подвернется.
Так бы все и шло себе, если б вчера днем, часов в двенадцать, не оказались Колька с Файкой по каким-то, семейным как бы, делам в центре, недалеко от телеграфа. Шли, не спеша по воскресному времени, собирались еще в Елисеев зайти, разговаривали мирно, чувствуя уже, что можно и без Елисеева обойтись, а неплохо бы как можно скорее в подвал свой вернуться, да и того… в постель, – как в одну минуту все перевернулось, и кончилась жизнь, и весь остаток дня прошатался Колька как чумной, а вечером напился один уж до полного безумия и встретил Мишку…
– Вставай! – Кристапович, уже умудрившись даже и побриться чудом обнаруженным в недрах избы ржавым опасным лезвием – благо кожа на лице стала что тебе дубленая, – тряс и поднимал Николая.
Наконец Колька разлепил закисшие глаза, кое-как поднялся, вытянулся мудаковато:
– Лейтенант Самохвалов по вашему… – но тут же вспомнил все, плюнул, мрачно стал натягивать бриджи. Пока он мотался на двор, споласкивался, скреб поросячьего цвета щетину на щеках, пока пытался почистить сапоги и на ладан дышащую шинель, Михаил ходил за ним и негромко, спокойно, как по писаному, говорил, говорил, и Колькино лицо вытягивалось более и более, и под конец он уже даже и не возражал ничего, только кряхтел. Молча полез в машину, пристроился на переднем сиденье боком и искоса с ужасом посматривал на Мишку.
– Согласен? – спросил Кристапович. – Смотри, у тебя выхода нет. Либо они Файку за какие-то ее дела взяли – тогда и тебя на всякий случай загребут, а там придумают чего-нибудь. Тем более что компания у вас с нею – вся под вышкой ходит.
– Ну уж прямо под вышкой, – хмыкнул было Колька, но тут же замолк – ужас, видимо, не отпускал его.
– Впрочем, – продолжал Михаил, – маловероятно, что это связано с ее делами. Они жульем, шпаной всякой и блядями не занимаются. Расскажи еще раз
– Ну чего, как было, – забубнил Колька. – Идем, значит, мимо церкви, Воскресенье-на-Успенском, что ли, там еще бани рядом, Чернышевские. Ну, актер еще навстречу знакомый шел, я фамилию не помню, в кино один раз видел. Здоровый такой, фамилия нерусская, в пальто с поясом. Тут из-за угла машина, обычная «эмка», только ревет здорово, наверно, мотор другой, от «победы», что ли…
– Форсированный, – вставил Мишка, и они чуть было не заспорили о машинах – было им по двадцать семь лет… Мишка опомнился первым: – Дальше давай.
– Дальше ноги не пускают, – сострил Колька. – Ну вот. Тормозят прямо рядом с нами. Я стал, ничего не понимаю, а Файка, знаешь, чего сказала?
– Ну, повтори еще раз. – Мишка вел машину быстро, но не лихо, снег визжал под широкими шинами на поворотах, впереди уже поднимался в мелкой мороси недостроенный новый университет, с ревом обошел машину разболтанный «студер».
– Сделалась сразу бледная и говорит: «Это за мной, они красивых берут, мне рассказывали…» – а дверца уже открылась, выходит такой фраер в хорошем драпе…
– А всего в машине сколько было? – перебил Мишка.
– За рулем один, грузин, похож на актера из картины «Свинарка и пастух», рядом еще один, рыжий, из-под зеленой шляпы патлы рыжие, как у стиляги.
– Мингрелы, – пробормотал Кристапович.
– Чего? – удивился Николай. – Ты, что ли, знаешь этих?
– Дальше давай, – буркнул Мишка, уже вжимая «опель», нескладно поворачивающийся длинным серым телом с тяжелым крупом багажника, в грязнейшие переулки возле Донского монастыря, виляя по задворкам и тупикам Шаболовки и притормаживая на Якиманке.
– Тот, что вышел, взял ее под руку и говорит с акцентом: «Баришня, садитесь в машину бистренько. Вас ждут в одном месте по важному для вас делу». Ну, Файка дернулась, совсем стала белая и садится молча. А я этого, конечно, за ривьеру левой, правой к яблочку…
– Не ври, – опять буркнул Мишка.
Машина уже выбиралась к Солянке, пробуравив трущобы Зарядья, буксовала в талой грязи на спусках к реке, въезжала в глухой двор, и Колька с удивлением обнаружил, что по его короткому и неточному описанию Мишка сразу нашел Файкин подвал – остановились точно напротив, в подворотне через улицу. Они сидели в «опеле», мотор тихо пел, Колька быстро заканчивал рассказ:
– Ну, не за яблочко, но за ривьеру – точно, и говорю, так, мол, тебя и так, в рот и в глаз, отпусти даму, фрай. А он засмеялся, в рыло мне книжку красную сунул и говорит: «Иди, командир, иди. Идите, товарищ, не мешайте органам выполнять свои функции…» Или вроде этого – вежливо, сука. И с места рванули…
– От центра поехали? – спросил Мишка.
– Ага. – Колька уже спускался следом за другом в подвал. Кристапович шел, будто домой к себе. У двери остановился, посветил плоским фонарем – с косяка тянулась веревочка под наклеенную на раму двери бумажку с фиолетовым оттиском.