Очерки по истории Русской Церкви
Шрифт:
В деловых спорах на эту тему синодалы одержали верх. Сенаторы, знавшие по опыту слабую доходность казенного чиновничьего хозяйствования, сдались на предложение Синода — ассигновать на инвалидов ежегодно из экономических сумм церковных по 300 000 рублей без всяких хлопот, наличными. Сенат сдался. Но через три месяца собрал новое заседание Конференции, опять навязывая Синоду передачу хозяйственного управления вотчинами в руки офицеров. Синод опять этому воспротивился, но сдался на предложение Сената финансового характера: обложить денежно годичной податью в 1 рубль все крестьянские дворы с тем, чтобы собранная сумма делилась пополам: — полтина шла бы казне, а полтина — духовному ведомству. Государство выигрывало, а синодалы, как помещики, ограничивались четкой и нерастяжимой суммой. Исчезал хозяйский произвол. Крестьяне почуяли этот поворот в их интересах и начали искать защиты у государства против своих духовных «господ». Беспрекословная покорность ослабела. А правительство отказывалось усмирять крестьянский саботаж силой. Крестьяне забрасывали власть жалобами на церковных «помещиков». И в 1760 г. Сенат образовал особую смешанную комиссию для разбора крестьянских жалоб на хозяйство духовных господ.
Приближалась историческая
Император Петр III Федорович
(1761-1762 гг.)
Отталкиваясь от трагедии измены ему сына, Петр Великий сломал закон о престолонаследии и отдал монарху право назначать себе преемника. Как раз этот революционный принцип и породил сплошные смуты и дворцовые перевороты в течение всего ХVIII века. Спасала положение только тоненькая ниточка легитимизма.
Елизавета, вступившая в нелегитимный брак с певчим из ее придворного церковного хора, Алексеем Григорьевичем Разумовским, и не имевшая детей, должна была использовать свое новое право назначения себе наследника. Идя по легитимной линии, Елизавета имела несовершеннолетнего племянника, сына своей уже умершей сестры (дочери Петра Великого), выданной замуж за Герцога Шлезвиг-Голштинского, тоже вскоре умершего. Осиротевшему детищу от этого брака при воцарении Елизаветы шел уже 14-й год. Воспитывался он в глухой неметчине и лютеранстве, прозывался Карл-Петр-Ульрих. Убогая учеба генерала-педагога, сопровождавшаяся битьем дубинкой, мало что дала и без того ограниченному ученику. Его интересовала только игра в солдатики — кумиром был Фридрих Великий Прусский, при помощи которого он мечтал возвеличить свою Голштинию. Привезенный в Россию и наскоро обрусенный по языку, оправославленный по религии, с новым именем Петра Федоровича, Петр III ничуть не переработался в русского человека. Наоборот, насильственное обкармливание Петра русской пищей только усилило в нем отвращение от всего русского. Не привязал Петра к новому «отечеству» и ранний брак, который ему устроила Елизавета. Нашли удаленную от всяких наследственных претензий на трон, дочь принца Ангальт-Цербстского, генерала прусской службы, Софию-Августу-Фредерику. Ее также оправославили и обрусили, превратив в Екатерину Алексеевну. Но удачного брака ограниченного безумца с редкостно умной женщиной никто не был в силах создать. Елизавета, видя свою ошибку, впадала в слезы отчаяния и причитала: «племянник мой урод»! «Проклятый племянник»! А Екатерина, стиснув зубы и наложив на себя подвиг молчания, упорно проглатывала целые библиотеки. Она не только увлекалась всемирно модной тогда философией французских энциклопедистов, но увлекалась руссоведением. Приобрела интерес и вкус к богатству русского литературного языка и даже языка народной устной литературы. Всем этим дальновидная Екатерина расчищала себе путь к русской короне. А вкусы и настроения ее «окраденного умом» супруга использовались в недолгие дни его царствования группой правителей (Воронцовых, Шуваловых и др.) для смелого проведения в жизнь давно назревших вопросов, на что у покойной Елизаветы Петровны не хватало смелости. К таким вопросам принадлежал вопрос об окончательной секуляризации церковных земельных имуществ. Не любивший православия, иерархии и монашества, Петр III, не без злого вдохновения, откликнулся на подсказы — ускорить отнятие церковных земель. Он подписывает ряд распоряжений, ведущих к реализации земельной реформы: а) Усиление государственного надзора за управлением церковными вотчинами. б) Сенату дается указ: — «не тратить напрасно времени и исполнить все проекты» Елизаветинского царствования об ограничении вотчинных прав духовенства. в) Устраняется участие Св. Синода на Конференциях с Сенатом по разбору жалоб на людей церковного ведомства.
Наконец, за три месяца до своего низвержения, Петр III подписывает (21.III. 1762 г.) указ о полной секуляризации недвижимых церковных имуществ с передачей ведавшей их синодальной «Коллегии Экономии» в ведомство Сената. Вековой узел разрубается этим указом довольно демагогически. Как будто и советники Петра III за его спиной не без сомнений экспериментируют: что из этого выйдет? Обрабатываемые фактически участки земли отдаются крестьянам в собственность. Их зависимость от прежних церковно-монастырских владельцев ограничивается только рублевым окладом за один год в синодскую казну. Не без издевательства в указе цитируется обобранным церковным владельцам слово евангельское: «взгляните на птиц небесных… и на полевые лилии»…
Тимофей (Щербацкий), в ту пору архиепископ Московский, пишет по сему поводу своему земляку по южной России Ростовскому митр. Арсению (Мациевичу): «Всех нас печальная сия тронула перемена, которая жизнь нашу ведет к воздыханиям и болезням… До сего мы дожили по заслугам нашим»…
Землероб с волнением почуял, что плотину прорвало сверху, и начал «не зевая» хищничество. Крестьяне рубили леса, увозили сено, угоняли скот, птицу, вылавливали рыбу из прудов…
Протестовать было трудно, потому что офицеры, производившие для государственного учета описи церковных имений, сами угоняли часть лошадей и инвентаря, якобы «в казну»… Даже иностранные наблюдатели увидели, что творится что-то неладное, что развязывается смута (вскоре и наступила «пугачевщина»). Варшава ждала революции. Пруссия боялась за судьбу глупого Петра III. Посол короля Прусского писал: «Духовенство подало императору представление на русском и латинском языках, где жалуется на насилие и странные поступки с собою вследствие указа об отобрании церковных имуществ; таких поступков духовенство не могло ожидать и от варварского правительства, а теперь принуждены терпеть их от правительства православного и это тем горестнее, что духовные люди терпят насилие потому только, что они суть только служители Божии. Эта бумага, подписанная архиепископами и многими из духовенства, составлена в чрезвычайно сильном тоне: это не просьба, а скорее протест против государя». Архивы нам не сохранили такого открытого коллективного протеста иерархии. Иерархия воздыхала, но терпела. Но здесь неточно представлен действительный факт. Это — волнение пылкого Арсения Мациевича. По свидетельству одной биографической записки об Арсении, последний именно в этот момент уже писал свой протест, открыто поданный несколько позднее. Вот как тут записано (Рукопись Импер. Публичн. Библиотеки № 279 л. 1-ый): «И пришел в коллегию, уединился и писал к Его Имп. Величеству прошение, которое состояло из книг пророческих и Священного Писания, весьма жалостно и плачевно, острого и высокого рассуждения; и отправлено оное с схимо-иеромонахом Лукою в СПБ, которое и вручено было Его Величеству в собрании генералитетства и прочтено с остановкою секретарем, и государь был в великом азарте, а оной схимник от страху лишился ума, был послан в Невский монастырь, где 6 недель и находился под караулом и возвращен с указом, чтобы быть безысходно из келии, за присмотром настоятеля; и никакого решения не учинено».
Екатерина II, свергшая Петра III, огульно отвергла в числе других и это его начинание. Но тотчас по занятии трона вернулась и к этому перезревшему вопросу. Исторический час для его решения пробил.
Воцарение Екатерины II (1792-1796 гг.)
Петр Великий, сломавший закон о престолонаследии, толкнул правящий класс на целое ХVIII столетие на путь дворцовых переворотов. Императрица Елизавета пыталась вправить преемство династической власти в крепкие рамки легитимизма, но потерпела крах на своем «проклятом племяннике». Переварить такого урода на троне не могла бы ни одна страна. Вот случай, когда дворцовый переворот оказался благодетельным для государства. Не легитимная в строгом смысле слова кандидатура супруги Петра III, оказалась даром судьбы для аристократов-гвардейцев. Переворот задуман и осуществлен с феерической бескровной гладкостью. Екатерине пришлось перешагнуть только через один труп: — ее ненавистного мужа. Од заключен был под Гатчиной во дворце в Ропше, под присмотром фаворита Екатерины Алексея Орлова. И там через три месяца «скоропостижно» скончался. Отпет и погребен в Александро-Невской Лавре, а не в Петропавловской крепости.
Секуляризация церковных земель
Петр III спровоцировал неотложность решения этого «перезревшего» вопроса и для Екатерины. Но объявить об этом открыто и сразу для новой императрицы было делом весьма щекотливым. Духовенство испугалось действий «немца» Петра III, как возврата к новой бироновщине, и приняло с радостью воцарение Екатерины, как избавительницы. Но соединенные с этим надежды духовенства были наивным недоразумением. Екатерина была убежденной секуляристкой. Ей нужно было только в первые моменты утверждения во власти не обидеть духовенства. Ведь и его благосклонности она обязана была гладкостью своего воцарения. Отсюда несколько двусмысленных заявлений ее в первые месяцы правления. Несколько позднее, оглядываясь назад, Екатерина писала: «Я водворена была на престол для обороны православного закона. Мне приходилось иметь дело с народом благочестивым, с духовенством, которому не возвращены были его имения и которое вследствие такой дурно приноровленной меры не знало, чем ему пробавляться». В своем указе от 12.VIII. 1762 г. Екатерина писала о действиях Петра III: «кажется надобность состояла не только в том, чтоб отобрать у духовных имения, а чтоб осмотрительные взять меры о порядочном и, как для церкви и духовного чина безобидном, так и для отечества полезном, управлении — о том и не думано». Далее, писала Екатерина, «не имеем мы намерения и желания присвоить себе церковные имения, но только имеем данную Нам от Бога власть предписывать законы о лучшем оных употреблении на славу Божию и пользу отечества».
Понятно в этой атмосфере дипломатической недоговоренности, что многие из высшего духовенства, особенно южно-русского происхождения и духа, не видели реальности и снова строили себе иллюзии о восстановлении церковно-помещичьего быта. Московский митрополит Амвросий Зертис-Каменский пишет в эту минуту своему земляку Арсению Мациевичу, митрополиту Ростовскому, поздравление с восшествием на престол «благочестивой государыни, которая освободит духовенство от мысленного ига», т. е. от новых секуляризаторских идей и планов. По получении манифеста Амвросий опять пишет Арсению: «теперь, как из манифеста изволите усмотреть, к сентябрю месяцу просим и Ваше Преосвященство к нам в Москву пожаловать и нам об известном деле помогать».
Иерархи действительно подали Екатерине ходатайство о возвращении им вотчин. Императрица направила его в Сенат и поручила вообще «иметь рассуждение о духовенстве, как ему учинить удовольствие к его содержанию». И на этот запрос императрицы началась разноголосица и в Сенате, и на Конференции Сената с Синодом, и среди членов Синода. Архиереи великороссы, под лидерством новгородского архиеп. Димитрия (Сеченова), сразу выявили тенденцию оказать доверие светской власти, сбросить с себя обузу хозяйственных землевладельческих забот и перейти на положение оплачиваемых из единого казенного источника слуг единого религиозно-государственного целого России. В атмосфере новой государственности общие понятия пересматривались и изменялись. Ни армия, ни чиновничество не оценивались как силы, порабощенные государством. Наоборот, в жалованье рисовалась их привилегия. Архиереи-великороссы усвоили эту «штатность» обеспечения церкви в отличие от малороссов, глубже впитавших в свою психологию дух польско-шляхетского гонора. Дворянско-землевладельческий быт у них отожествился с духом христианской свободы и церковной автономности. Но российская империя строилась вдохновением великороссов, включая сюда и епископат.
И вот настал исторический момент, когда великороссы почувствовали устарелость их допетровских состязаний с государством и решили молча покориться исторической судьбе — перестать гоняться за растаявшим снегом, за церковно-удельным самостийничеством. Димитрий Сеченов и другие великорусские «согласники» руководились не карьеризмом и корыстью, идя на казенный источник обеспечения архиерейского и монастырского быта, а правильным инстинктом оппортунизма, неизбежностью модернизации бытовой русской «симфонии» церкви игосударства.
В первые месяцы своего правления Екатерина была очень нерешительна и осторожна; она писала: «меня принудят сделать тысячу странностей; если я уступлю, меня будут обожать, если нет, то не знаю, что случится». Трудность положения Екатерины пред вопросом о секуляризации была еще в том, что даже светские сановники (сами помещики и землевладельцы) разделялись и колебались в этом вопросе. Бестужев и Ярославцев были сначала даже на стороне духовных консерваторов. Но Панин и другие были на стороне модных французских энциклопедистов и принципиально стояли за секуляризацию.