Очерки по русской семантике
Шрифт:
5.0. Можно предполагать, что в таких условиях указанные выше противопоставления должны принимать вид контрастов, а единство номинации должно порождать тенденцию к сглаживанию контрастов и снятию противопоставлений. Если это справедливо, то можно априори предположить, что действие этой тенденции должно сказываться прежде всего на признаках патронимического имени, ослабляя или даже устраняя в нем все то, что нарушает его антропонимическую цельность. Очевидно, что такие нарушения связаны как раз с характерными для патронимических имен при-знаками мотивированности значения и образования.
Разумеется, пока в обществе действует патронимический принцип наречения второго имени, эти признаки не могут полностью перестать осознаваться. Этому препятствуют как экстралингвистические, так и лингвистические факторы. Показателен в этой связи самый термин – отчество (ср. устар. отечество, отцеименное или отечественное имя). Ср. также формулировку вопроса об отчестве: Как вас по батюшке?
Этим объясняется возможность использования патронимов в составе двухкомпонентных именований как средства шутливой характеристики предметов по тем или иным их внешним связям, которые могут осмысляться как отношения родства, подчиненности и т. п. Таковы, например, отношения рода и вида. Ср. именование Софа Дивановна (о софе) в рассказе Феликса Кривина «Диваны, не помнящие родства» (Ф. Кривин. Полусказки, Ужгород, 1964) или принятое в коллективе конструкторов гигантского транспортирующего корабля «Мрия» и транспортируемого космического корабля «Буран» шутливое именование этой связки «Мрия
Но указанные признаки не могут также и оставаться все время в светлом поле сознания даже самого носителя данного патронимического имени (не говоря уже о его ближнем и дальнем окружении), поскольку основная функция этого имени – быть дифференцирующим и идентифицирующим именем, а не средством выражения родственных отношений.
Поэтому признаки мотивированности патронимических имен подвергаются ослаблению и существуют как бы между жизнью и смертью, возвращаясь в сознание, актуализируясь только в случаях особой необходимости или при особо благоприятных для этого условиях. Так, даже в ситуации, когда, не зная патронимического имени лица, к которому нужно обратиться, мы говорим: «Простите, не знаю Вашего отчества», связь «отчество <-> имя отца» не прорывается обычно с периферии нашего сознания. А тот, чье отчество нас интересует, называет его, также не вспоминая о своем отце и его имени.
Поэтому ответная реплика типа «Моего отца зовут (звали) имярек» возможна лишь в коллективах, где именование взрослых лиц осуществляется в норме по однокомпонентной (личное имя) или двухкомпонентным (имя + фамилия, имя + прозвище и др.) моделям и потому отчество сохраняет всю силу и свежесть патронимического значения, либо же (при стандартном типе именования) имеет нарочито-искусственный характер и вызывается особым экспрессивным заданием. Ср.: «– Обо мне уже, наверное, слышали, – спросила она. – Бабкой Груней меня зовут. – Слышал, – сказал Зимарин, – вот только отчества не знаю. – Бабка Груня покачала головой, будто о чем-то не о том спросил ее Зимарин… – Зовут меня все так – бабка Груня. А отца моего Сергеем звали… Сергеевна я. Да уж привычней, когда бабкой Груней кличут…» (П. Кочурин. Вещие зори, 14); «Аристарх Гребенников не принял это всерьез, не бросил панибратского тона: – Ты будь спокоен, я беру руководство на себя! – Обойдусь… – Да ты что, Парфен! – Ты, надеюсь, не забыл еще, что моего отца Тимофеем зовут пока что… – Вот теперь до меня дошло… Я темный, и забыл, что вас по имени и отчеству с этого дня величать надо!..» (А. Кривоносов. Гори, гори ясно).
Понятно, что вторичная актуализация мотивированности отчества осуществляется обычно в режиме обратного словообразования как восстановление имени отца в тех случаях, когда отчество привлекает к себе особое, рефлектирующее, внимание своей необычностью в том или ином отношении, под давлением тех или иных ассоциаций или в связи с факторами экстралингвистического характера.
Ср., например, ситуацию, описанную М. Цветаевой в рассказе «Кирилловны»: «Существовали они только во множественном числе… и все на одно лицо… И имя у них было одно, собирательное, и даже не имя, а отчество: Кирилловны… Почему Кирилловны? Когда никакого Кирилла и в помине не было. И кто был тот Кирилл, действительно ли им отец, и почему у него было сразу столько – тридцать? сорок? больше? – дочерей и ни одного сына?… Теперь бы я сказала, что этот многодочерний Кирилл существовал только как дочернее отчество…»
Или, например, в рассказе В. Шефнера: «Счастливый неудачник»: «Эту пожилую женщину звали так: Татьяна Робинзоновна Эрколи-Баскунчак. Я сразу же спросил, кем ей приходится Робинзон Крузо, и она сердито ответила, что никем и не я первый задаю такой глупый вопрос».
В этой связи становится понятным использование А. И. Герценом отчества Семенович применительно к Николаю I для выражения намека на то, что Павел I не был его отцом (А. И. Герцен – М. К. Рейхель, 29 февраля 1855 г.). Ср. также: «Как рассказывал некий Дмитрий Васильевич: “Все можно доверить другу и приятелю, только не доверяй ему своей жены. Сына моего напрасно называют Дмитриевичем: стоит взглянуть на него, чтобы видеть, что он Владимирович. Истинный друг и жену мою любил по дружбе, как свою собственную”» (Рассказы бабушки, записанные Д. Д. Благова Л., 1989. С. 139).
В обычных же условиях связь «имя отца -> отчество детей», определяющая механизм порождения отчеств в акте наречения, и обратная связь – «отчество лица <- имя его отца», отражающая мотивированность значения и образования отчеств, находятся за порогом нашего сознания.
5.1. Отчество, таким образом, обнаруживает тенденцию к тому, чтобы стать вторым личным именем, и по существу уравнивается с первым, отличаясь от него лишь местом, занимаемым в составном именовании.
Отсюда возможность рассмотренных выше трансформаций типа Козьма-Демьян > Козьма Демьянович, Христофор Теодор > Христофор Фёдорович и т. п.
Отсюда же – обычные ошибки в личных именованиях, связанные с меной основ первого и второго имени (Иван Павлович вместо Павел Иванович и наоборот) и свидетельствующие о том, что усвоение именования начинается с запоминания основ его компонентов при относительном безразличии к их месту, к их положению в модели. Соответственно в ситуации припоминания забытого имени память восстанавливает прежде всего компонирующие основы, ошибаясь в их локализации. Ср.: «– О, глядите, и Варфоломей Сергеич… – Сергей Варфоломеевич, – поправил Григорий Назарович. – Ну, это я извиняюсь, – не сильно смутился председатель колхоза. – Редко видимся…» (П. Нилин. Знакомство с Тишковым). Явление это настолько обычно, что рассеянных людей приходится специально предостерегать о возможности такой ошибки: «В. Каменский говорил мне, зная мою рассеянность: “Смотри, не спутай имя-отчество Анатолия Васильевича <Луначарского>, не скажи – Василий Анатольевич…:”» (М. А. Лентулова. Воспоминания). Ср. в этой связи также былинные варианты типа Змей Тугаринович и Тугарин Змеевич, Дунай Иванович и Иван Дунаевич и т. п., естественно возникающие в условиях устного бытования былин. [161]
161
Интуитивно постигая закономерность, стоящую заявлениями такого рода, и преобразуя их, художники слова выработали на их основе выразительный прием удвоения или раздвоения персонажей. Отсюда широко распространенные в русской литературе, начиная с Гоголя, комические персонажные пары, инвариантная единосущность которых символизируется тождеством компонирующих основ их именований: похожие друг на друга коллежские секретари Евтей Евсеевич и Евсей Евтеевич (Я. Бутков. Первое число, 1845); чиновники Иван Семенович и Семен Иванович (Н. А. Некрасов Петербург и петербургские дачи, 1845), помещики Петр Иванович и Иван Петрович, добрые и оригинальные холостяки (С. Безыменный Прошлое лето в деревне, «Русский Вестник», 1862. Т. 39. Кн. 5), два московских торговца Иван
Заслуживает быть отмеченным и прием шутливой характеристики лица при помощи апеллятивов или антропонимов с нарицательно-характеризующим значением, замещающих на равных правах либо первое имя, либо основу второго. Ср.: «Дорогая графиня Прелесть Александровна!» (В. А. Жуковский в письмах к Софье Александровне Бобринской // «Прометей». Вып. 10. М., 1974. C. 271), Бейрон Сергеевич вместо Александр Сергеевич (В. А. Жуковский – А. С. Пушкину сентябрь 1825); Калибан Венедиктович вместо Фаддей Венедиктович (А. С. Грибоедов – Ф. В. Булгарину, лето 1826); Ловлас Николаевич вместо Алексей Николаевич (А. Пушкин – А. Н. Вульфу, 16 октября 1829), Пиндар Романович вместо Гаврила Романович (<граф А. Хвостов о Державине> Русская старина, 1878. Кн. 9. С. 118); Юпитер Григорьевич вместо Николай Григорьевич (<о Н. Г. Рубинштейне> Н. Ф. Мекк – П. И. Чайковскому, 14 января 1880). И с другой стороны: Николай Гомерович вместо Николай Иванович (В. А. Жуковский – Н. И. Гнедичу, 1827), Леонид Лоэнгриныч вместо Леонид Витальевич (<о Л. В. Собинове> – В. Маяковский, Сергею Есенину, 1826) и мн. др. под. [162]
162
Ср. развернутое объяснение Батюшкова: «…но почему не назвать тебя внуком Аристиппа, внуком Анакреона или черта, если хочешь? Это, то есть, не значит, что ты внук, то есть взаправду, и что твой батюшка назывался Аристиппычем или Анакреонычем, но это значит, что ты, то есть, имеешь качества, как будто нечто свойственное, то есть любезность, охоту напиться не во время и пр., пр., пр. Ну, понял ли, понял ли, Анакреонович?» (письмо П. А. Вяземскому, 19декабря 1811).
5.2. Таким образом, пусть эфемерно, пусть на время и для определенных условий функционирования, но отчество освобождается все же от апеллятивных элементов значения, от избыточных для антропонима признаков мотивированности значения и образования.
В связи с этим суффиксы – ович, – овна и их варианты утрачивают свое патронимическое значение и получают служебно-техническую функцию – функцию суффиксов личного имени, занимающего в составном именовании лица второе место. Значение отчеств при этом становится значимостью, а образование – остаточной членимостью, подобно тому, как это характерно для фамильных имен различных регулярных типов. [163]
163
Это значит, что патронимическое имя (например, Петрович) как самостоятельная лексическая единица языка и отчество Петрович как часть речевых образований, какими являются составные именования лиц (например, Иван Петрович), не тождественны друг другу. В последнем этимологическое значение ‘сын Петра’ оказывается в значительной степени выветрившимся. Поэтому единицы Петрович и сын Петра (стар. Петров сын), совпадая на денотативном уровне, не совпадают сигнификативно. Они не способны замещать друг друга, как было в прошлом. Ср.: «Ответ держал Илья Муровец: “Зовут меня, государь, Илюшкою, а по отечеству Иванов сын, урожденец города Мурова…”«(Повесть о силнем могущем богатыре о Илье Муромце // Былины в записях и пересказах XVII–XVIII вв. М., 1960. С. 79). Поэтому если в списке погибших в Польше воинов второго Берлинского пехотного полка советский офицер Иван Петрович Рембеза именуется «майор Рембеза Ян сын Петра» (Я. Вахтель Азимут Варшава. Варшава, 1972. С. 268), мы понимаем выражение сын Петра в подобном контексте как проявление незнания русской антропонимической нормы и следование чужому для русского человека образцу. Ср. воспроизведение этой же формулы как реалии чужой жизни при передаче иноязычного текста: «С. Упсет. Улав, сын Аудуна из Хестиквена. Л.: Худож. лит., 1987 (перевод с норвежского Л. Брауде и Н.Беляковой). То же в виде шутки: «Том Кэмпбелл, активный член общества дружбы “Шотландия – СССР”, близкий друг Маршака, “Том сын Джона”, “Фома Иванович”, как называл Кэмпбелла Маршак…» (Б Галанов Прогулка с друзьями//Знамя. 1979.№ 8. С. 120). Но так было уже и в XIX в. Ср. шутливое ее использование Тургеневым: «…Искренно преданный Вам Тургенев, Иван, сын Сергея» (письмо Е. Я. Колбасину, 15 июля 1859). Или у Маяковского: «А Некрасов Коля, сын покойного Алеши – он и в карты, он и в стих и так неплох на вид…» (Юбилейное, 1924). Понятны поэтому ошибки при воспроизведении этого архаического типа именований: «– По такому случаю должен каждый выпить! Будь здоров, Семен сын Алексее!…» (В. Липатов. Сказание о директоре Прончатове. Л., 1977.С. 137). Вышла из употребления и другая его формула – с притяжательным прилагательным, уже в пушкинское время ограниченная узкой сферой юридического делопроизводства и воспринимавшаяся как архаическая. Ср. запись Пушкина на «вводном листе», которым он официально признавался законным владельцем выделенной ему отцом частью «сельца Кистенева»: «принял 10-го класса Александр Сергеев сын Пушкин» (Еже-годникПушкинскогоотделаПушкинскогоДомана1980год. Л., 1984. С. 15). Ср. в этом плане руссифицированное Феб Зевесович (В. А. Жуковский. Записка к Свечину 1814). Ср. также: «Для знакомства с девушками я даже придумал такую форму: Роман, сын Алексеев. Звучит привлекательно, непонятно и архаично…» (В. Киселев Веселый Роман. М., 1972. С. 12–13).
Особо должны быть отмечены и выделены такие реализации рассмотренной выше модели со словом сын, которые отличаются тождеством имен по обе стороны этого ключевого слова и, помимо идеи кровного родства, несут – и это самое главное в них – идею наследственно и преемственно воспринятой и «династически» сохраняемой профессиональной, нравственной, гражданской и какой угодно другой традиции. Наполнителями компонентов модели «икс, сын икса» являются в таких случаях, как правило, не личные, а нарицательные имена, а образуемые ими именования используются преимущественно не для идентификации и дифференциации личности (поэтому они не имеют функции обращения), а – как риторический прием – для ее торжественного представления обычно в заголовочной части или в начальных строках публицистических (реже – художественных) текстов: «Гончар, сын гончара» (очерк К. Хромовой // Литературная Россия, 5 ноября 1976); «Искатель, сын искателя» (очерк Е. Ананьевой //Литературная газета, 13 декабря 1978); «Коммунист, сын коммуниста» (Аннотация о книге // Нева, 1978, № 7. С. 219); «Кузнец, сын кузнеца» (заглавие книги Е. Добровольского о героях труда – М., Госполитиздат, 1974); «Оленевод, сын оленевода» (название фотографии Н. Дейкина, экспонировавшейся на выставке «Интерпрессфото-77» // Комсомольская правда, 1 ноября 1977); «Рабочий, сын рабочего» (очерк К. Иванова//Дальневосточный коммунист, 7 февраля 1979) и мн. др. под. Можно было бы отметить целый ряд вариантов этой модели, но они заслуживают специального анализа.