Очерки по русской семантике
Шрифт:
Отсюда – возможность самостоятельного употребления отчеств в эллиптированных реализациях двухкомпонентной модели «имя + отчество» и их способность соединяться с квалификаторами типа дядя (дяденька), тетя (тетенька) и т. п. Ср.: «…ветер набросился на нее <Катюшу Маслову>, срывая с головы ее платок и облепляя с одной стороны платьем ее ноги. Платок снесло с нее ветром, но она все бежала. – Тетенька Михайловна! – кричала девочка, едва поспевая за нею. – Платок потеряли!..» (Л. Н. Толстой. Воскресение, 1, XXXVII, 1899); «В доме Голутвина все без исключения Мельникова называли Витальичем. Даже дочь – дядя Витальич» (О. Попцов. И власти плен, XVIII). Отсюда же последующее использование их в качестве образца соответствующей трансформации фамильных имен. Ср. широко распространенные в известных ситуациях общения
Образование подобных трансформов также и для фамилий со стандартными лично-именными антропонимическими основами типа Егорыч < Егоров, Романыч < Романов и т. п., а также для личных имен и их уменьшительно-ласкательных производных (Михалыч < Михаил, Димыч < Дима) [164] еще более подрывает принцип единственности, предопределенности отчеств и создает для них – пусть только в неофициальной сфере – хотя бы эфемерную возможность выбора, т. е. тот самый признак, наличие которого принципиально отличает первое личное имя от всех других типов антропонимических единиц.
164
Так, в семье Глеба Успенского младший сын Александр (1874–1907) носил домашнее имя Шурыч, а Чехов называл свою племянницу, дочь Ал. П. Чехова Машу-Мосю Мосевной: «Крепко, крепко целую тебя – домой мне крепко хочется. Целую ребят, Шурыча» (Г. Успенский – А. В. Успенской, 10–12 марта 1883); «Деньги между тем крайне нужны, надобно Шурыча устраивать – платье, книги, квартира и т. д.» (Г. Успенский – В. М. Соболевскому, 10–15 августа 1885); «Не бранись вслух. Ты и Катьку извратишь и барабанную перепонку у Мосевны испачкаешь своими словесами» (А. П. Чехов – Ал. П. Чехову, 20–23 октября 1883). То же в литературном отражении: Лелишна < Леля (Л. Давыдчев. Лёлишна из третьего подъездам., 1970); Геныч < Гена (Г Молодцов. Это тоже весна//Учительская газета. 26 апреля 1975; В. Лихоносов. Тоска кручина, 1985). Ср. еще в рассказе В. Астафьева «Тельняшка с Тихого океана» (1985): «…он <мальчик> стал называть пана Стаса <своего отчима> пренебрежительно Стасыч…».
Дальнейшее развитие описанных выше отношений связано с таутонимическими реализациями рассматриваемой модели.
6.0. Таутонимические реализации представляют особый интерес, поскольку тождество основ личного и патронимического имени создает особые отношения между ними, существенно отличающиеся от отношений между компонентами гетеронимических реализаций, рассмотренных выше.
6.1. Обусловленные экстралингвистическим обычаем наречения сына (как правило – старшего сына, в редких случаях также и дочери) по отцу, таутонимические именования типа Иван Иванович, Александра Александровна и т. п. отличаются тем, что мотивированность выбора как признак первого личного имени получает в их составе открытое, эксплицитное выражение:
Очевидно, что в именованиях типа Иван Иванович выбор имени мотивирован именем отца (Иван Иванович с точки зрения изначальных отношений значит ‘сын Ивана, названный в его честь Иваном’ [165] ) и, следовательно, мотивированность этого выбора выражена именем Иван в основе отчества.
165
Ср.: «…Крепко и нежно тебя целую – твой единоутробный голубоглазый братец, крещенный Александром от отца также Александра» (А. А. Фадеев-Т. А. Фадеевой, 15 апреля 1953 г.)
6.2.
Самое существенное здесь – это наличие двойной связи, мотивирующей образование патронимического имени. При этом основная для именований рассматриваемой модели мотивирующая связь а является слабой, парадигматической связью между отчеством и именем отца его носителя. Дополнительная же связь в, характерная исключительно для таутонимических именований, оказывает-ся сильной, синтагматической связью между двумя соседними именами в составе одного образования.
6.3. Выдвижение этой дополнительной связи на передний план и даже возможное превращение ее в основную, совершающееся при некоторых специфических условиях, существенно перестраивает отношения между компонентами именования:
Нетрудно убедиться, что общая тенденция развития патронимических имен, описанная выше, получает здесь особо благоприятные возможности. Патронимическая семантика отчества в таких случаях предельно ослабевает или даже вообще опустошается, и отчество становится вторым личным именем, выбор которого однозначно мотивируется первым. Связи, мотивирующие образование и выбор патронимического имени, совпадают по направлению, образуя круг, в котором отчество, лишенное внешних связей, замыкается на личном имени и обнаруживает тенденцию к превращению в элемент тавтологического сочетания, наделенный функцией усиления.
Механизм связей, показанных схемой (3), действует не только в обычных актах таутонимического наречения, но и в последующей жизни таутонимических именований, хотя в зависимости от тех или иных условий их использования может происходить и происходит пульсирующее переключение (3) <-> (4), поскольку связи этого типа виртуально существуют в сознании говорящих.
7.0. Прямое обращение к механизму (4) в естественных условиях возможно лишь в актах наречения, связанных с такими критическими ситуациями, когда имя отца неизвестно или сознательно отводится. Ср., например, описание двух ситуаций наречения:
1) «В ближайший день, когда мать выходила на работу в вечернюю смену, решили нести его регистрировать.
– Как назовем-то? – осторожно спросила мать. Валя оглянулась на мать. Чего та ждала от нее? Может быть, про себя мать уже перебрала десятки имен, ни на одном не остановившись и зная, что все равно дочь назовет по-своему. – Вадимом назовем, – сказала Валя. Увидела, как в молчании дрогнули у матери губы. Отвернувшись, Валя добавила: – Имя красивое. Нравится мне. – Строгая девушка в загсе спросила: – Отчество как записать? – Валя, не глядя на мать, твердо ответила: – Вадимычем…» (А. Минчковский. Третий лишний // Аврора. 1973. № 12. C. 49);
2) «Сына Анечка назвала Андреем. И отчество дала ему такое же: Андреевич. Ей нравились эти сочетания одинаковых имен, звучало это, по ее мнению, очень весомо и артистично. Ведь есть же такой известный артист: Роман Романов. Или известный писатель: Сергей Сергеевич. Может быть, и ее Андрей Андреевич будет такой же яркой звездой, кто знает?» (С. Островой. Кикимора // Юность. 1973. № 11. C. 37).
В обоих случаях обстановка наречения «без отца». Но в первом – наречение с опорой на имя отца и в его честь. Во втором же – отец случайный, подлинное его имя неизвестно, а названное им недостоверно, неприятно и потому отвергнуто. Здесь открыто действует схема (4), с явной ситуацией свободного выбора отчества и эстетической мотивировкой его. В первом же случае работает механизм связей (3), замаскированный для непосвященных под ситуацию свободного выбора.
7.1. Однако наиболее чистым видом наречения «без отца» оказывается наречение детей «без роду без племени», от рождения лишенных семейных связей или волею обстоятельств насильственно вырванных из них. И если учесть, что в государственных актах семейного права, где нормы, регламентирующие присвоение отчеств, составляют наименее разработанный раздел [Белых 1970: 17–18], указанная ситуация вообще не предусмотрена, то будет очевидно, что наречение «без отца» в этой чистой его форме – это тот самый случай, когда нарекающим предоставляется полная и, казалось бы, ничем не ограниченная свобода выбора отчества.